Открыть медальон, а внутренняя пустота чётко простукивалась, до сих пор никому не удалось, как, впрочем, и прочитать письмена, начертанные на нём. Хотя Чабес – индеец из какого-то горного племени – уверяет, что видел похожие значки, высеченные на древней каменной пирамиде, спрятанной где-то в самом сердце джунглей…

Чёрный снег, хрустальные слёзы. Карибская шутка…

– Вот, Андрес, видишь – со мной всё в полном порядке. И волновались вы все абсолютно напрасно, – дедушка Аугусто поворочался, поудобнее устраиваясь среди многочисленных белоснежных подушек. – Я вполне ещё здоров. Для своих преклонных лет, понятное дело. Жаль только, что собственный юбилей пришлось встречать в больнице…

По правде говоря, дед выглядел не очень – бледное изможденное лицо, бесконечно-усталые глаза в тоненьких красных прожилках. Что же вы хотите, такой сильный сердечный приступ в девяносто лет – это совсем даже и не шутка.

– А Джедди, представляешь, мне сделал отличный подарок, – продолжил старик. – Помнишь ту квадратную каменную плиту с древними письменами, что мы с доном Романо отыскали лет двадцать пять тому назад в заброшенном городе майя? Помнишь? Так, вот. Джедди перевёл содержание этого текста. Полная фантастика! Там какой-то древний индеец рассуждает о сущности Смерти. Потрясающе! Послушай-ка…

Дед Аугусто откашлялся, прищурил левый глаз и торжественно произнес, словно молитву прочёл:

Черный снег. Хрустальные слезы.
Хрустальные слезы – на черном снегу.
Но это еще не конец, нет.
Мир еще осязаем. И слышна печальная свирель.
Но, вот, хрустальные капли мутнеют, трескаются и превращаются в серую пыль.
Светлая музыка стихает.
Остается только черный снег.
И звенящая тишина…

Я, в отличие от своего деда, в литературных изысках не силен – мне более привычно по джунглям прогуляться, или там клады старинные по островам поискать, но, чтобы не огорчать старика, я вежливо присоединился к его восторгам по поводу сего индейского опуса.

– Так вот, Андрес, Мир для меня еще весьма осязаем. И флейта слышна отчетливо, – возбужденно затараторил дед, который всю свою жизнь слыл записным болтуном. – Поэтому я умирать пока не собираюсь…. Кстати, дня через два-три к нам приезжает дон Романо – тут для него образовалась одна прелюбопытная загадка. Слышал, как неделю назад погиб Буго-Пройдоха? Из-за этих чёрных котов, про которых писали в газете? Нет? Ах, да, ты же всё по дальним горам болтаешься, жилу золотую ищешь. Ну, ладно, потом расскажу…. Глупость, между нами говоря, страшная. Как можно бояться безобидных чёрных котят? Кто-то пошутил, а у впечатлительного Пройдохи приключился инфаркт. Смех, да и только…

Дед торопливо налил в медицинскую мензурку из высокой бутыли остро пахнущий настой валерианы и выпил единым махом, как в далёкой и беззаботной молодости – стакан рома.

– Давай, зови Томаса! – старик от нетерпения поперхнулся, и несколько капель настоя потекли по его подбородку, оставляя неровные подтёки.

Томас, старый вест-индийский негр, служивший у деда кем-то вроде дворецкого и няньки одновременно, медленно и величественно вкатил в спальню журнальный столик на колёсиках, заваленный свертками, пакетами, книгами, открытками и коробками самых различных форм и размеров.

– Это, масса Аугусто, пока вы лежали в больнице, на ваше день рождения разные почтенные доны и сеньоры изволили прислать подарки, – улыбаясь, произнес старый слуга, уж он-то знал, что для деда подарки – особенно в больших количествах – являются лучшим лекарством от всех болезней.

Я стал помогать разворачивать и сортировать многочисленные презенты. Чего тут только не было – старинные, позеленевшие от времени шпаги и стилеты, морские раковины различных размеров, искусно сработанные модели парусных судов, морские карты, испещренные непонятными разноцветными значками – дед в наших краях слыл самым ярым коллекционером всего необычного, так или иначе связанного с морем.