…А перед тем, как ты пошел на Новгород снимать колокола, так Волхов, говорят, четыре дня тек вспять. Знамение! А вот теперь Волынь трясло. И Киеву тоже немало досталось – на Десятинной крест чуть устоял. К чему бы это? Уж не к тому ли опять? Вот и робеет брат твой Святополк, великий князь, ибо почуял. Великий! Тьфу!..

А это что? Всеслав прислушался…

А это Игнат гремит горшками. Значит, уже собрал на стол и злится. Значит, пора идти. Всеслав накинул свиту, натянул порты, подпоясался, обулся в стоптанные валяные чуни… И с гневом подумал: да разве прежде ты в таком обличии пошел бы? На люди ж, князь!

А вот теперь пошел! Пришел, сел во главе стола. Зол был! Зло глянул в миску. В миске была уха, налимья печень…

И князь не удержался – улыбнулся. И спросил:

– Тот самый?

– Тот, да, – мрачно кивнул Игнат. – От Дедушки…

– Иди!

Игнат ушел. Всеслав взял ложку, начал есть. Налим, подумал он, от Дедушки. От водяного, значит. А хороша уха! Горячая, с наваром… А Глебова такой ухи не ест! Другие все боятся и молчат, едят, хоть давятся. А эта сразу отказалась! Сказала:

– Грех это. Нельзя. Сом, налим, раки – суть грязные твари. Можно беду накликать.

– Какую? – ты спросил.

Она смутилась, не ответила. Глеб, видно, ее в бок толкнул. А ты как будто ничего не понял, кротко улыбнулся и опять:

– Ну так какую, дочь моя?

Она смолчала, глаз не подняла. И ты молчал. А мог же ведь сказать! Только зачем? Ну, верят они в это – пусть верят. Им, молодым, так легче жить. И старым тоже легче. И молодым, и старым – всем, кто по обычаю живет и старины не нарушает, не вводит новины – тем всем легко. Потому что они вместе. Они стадо! Или паства, как Иона говорит! А ты, Всеслав – волк-одинец! Вот оттого-то и сидишь ты в гриднице один, и так ты и помрешь один! А в Киеве, Чернигове, Переяславле – да где ты ни возьми, – везде иначе. Где князь, там и гридьба, дружина, все за одним столом, всё чин по чину. И, говорят, в этом и есть княжья сила. Может быть. А ты – изгой. И меченый с рождения. Да и осталось тебе жить…

Всеслав отбросил ложку, встал… Снова сел. Есть больше не хотелось. Широкий стол, просторный, длинный. За этим же столом пятнадцать… Нет, уже шестнадцать лет тому назад, когда сват приезжал, здесь Глеба и обговорили: у вас купец, у нас товар – и по рукам ударили, мол-де, была Мария Ярополковна, станет Мария Глебова, княжна – княгинею. Что ж, дело доброе; сидели, пировали. Да что-то сват вдруг быстро захмелел и осерчал, стал гневно говорить на Мономаха, на Васильку – зря это он тогда на Васильку! Ведь с того Васильки беда и началась, и наливалась она, наливалась, покуда Давыд нож не взял! Теперь Василька слеп, в глазницах дыры. А раньше сероглазый был! Или какой? Всеслав, вспоминая, задумался…

Вошел Игнат, встал у двери, нарочно скрипнул половицей. Всеслав опомнился, гневно спросил:

– Чего тебе? Как смел без спросу?!

Игнат пожал плечами и сказал:

– Так ведь гонец явился.

– Чей?

– От Ярослава Ярополчича. Из-под Берестья.

Князь тяжело вздохнул. Вот, Ярослав! Вот только об отце его, о свате, вспоминал… Опять вздохнул, долго молчал, потом сказал-таки:

– Зови.

Игнат ушел.

…Когда убили свата, ты свое слово сдержал, взял его дочь за Глеба. Зима тогда была, лютый мороз, и Глебова к тебе приехала, и здесь потом так и осталась. А сыновей его забрал к себе их дядя Святополк. Ну, младший Ярополчич, Вячеслав, об этом лучше ничего не говорить. А старший, Ярослав… Брат и сестра очень похожи: такие же глазастые, лобастые. И молчуны. Вот Ярослав; он десять лет жил в Киеве, имел подворье на Подоле, держал село Курбатово. Великий – дядя Святополк – звал его и в пиры, звал и в походы. А волостей не то что не давал, но даже и не обещал. И Ярослав молчал. Тогда Великий порешил его женить, нашел ему богатую невесту, а Ярослав опять ни слова. А ведь же знал: как только женишься на черной, так сразу свою кровь испортишь – и будут сыновья твои уже не настоящие князья – а так только, княжата, у князей при стремени. Недаром Трувор о Вадиме говорил: «Пусть рыбу ловит, землю пашет…» Вот куда гнул Великий! А Ярослав молчал! И лишь только тогда, когда Великий объявил, что завтра нужно ехать на смотрины… Вот тут Ярослав вдруг исчез, будто сквозь землю провалился! Его искали, не нашли. Он после объявился сам – в Берестье. Он там посадника ссадил, сам сел. Великий укорял его, советовал одуматься. А Ярослав прогнал его гонцов, велел, чтоб дяде передали: