– Не надо реверансов, майор. Не до них!

– Ваше сиятельство, нам следует торопиться. Здесь небезопасно… а более всего, тут невыносимо воняет, pardon, дерьмом, кровью и…

– Невыносимы – вы, Голицын! Не забывайтесь, адъютант! Дамами и духами на войне не пахло от созданья мира.

– Но я…

– Кощунству здесь не место! Вам ясно, адъютант?!

– Так точно, ваше-с…

– А я не знал, что вы циник, князь… На их месте могли быть мы… Довольно! Спишем это на вашу незрелость, голубчик. И вот что: распорядитесь, чтобы художник сделал на биваке наброски боя. Шут знает, этюды, эскизы… как там у них…

– И… и это тоже? – Голицын, фраппированный выучкой графа, неуверенно указал белой перчаткой на кровавое месиво.

– И это тоже, адъютант. Для истории и потомков.

Главнокомандующий понýдил57 своего «британца» в объезд разрушенного завала, когда передовое взгорье балки огласилось выстрелами.

– Ваше сиятельство! Враг числом до семи со..! – Голицын осекся, ошеломленно глядя на свой сверкающий глянцем кавалерийский сапог, каблук которого отгрызла чеченская пуля.

И тут же за спиной свиты ахнул громовой раскат, следом рвануло впереди тупо и гулко; задернуло красным пологом черные контуры обвалившихся завалов, сотрясло землю, словно по ней бухнули стопудовым кузнечным молотом.

Две пушки мюридов били прямой наводкой, харкая снопами огня из скальных бойниц. Ядра, вспарывая свистящий воздух, врубались в скалы, выбивая из тысячелетнего базальта куски породы и дымные клочья пламени.

…Воронцов, припадая к разметавшейся гриве вздыбленного коня, с отчаяньем понимал, что все они стали заложниками дьявольски коварного расчета Шамиля. Хаос и паника охватили свиту. Обезумевшие кони сбрасывали и затаптывая своих седоков. А неуязвимые для русских пуль канониры методично продолжали уничтожать все на своем пути. Незримый вихрь, внезапно возникавший из дрожащего воздуха, подобно безжалостным вездесущим гарпиям58, с металлическим визгом косил метавшихся людей. Звук несущегося ядра приближался мгновенно, ширился и, как казалось несчастным, заполнял собою весь мир, вдрызг разбивал гудевшие скалы, подбрасывал в воздух руины завалов и рушил на головы ревущее дымное месиво. Смертельный просчет, который граф осознал в доли секунды, был просчетом всей его боевой жизни, которая бесславно кончалась в этой даргинской бойне, в грохочущем алом зареве.

Драматизм произошедшего заключался еще и в том, что свита графа оказалась вне сферы действия как авангарда, так и главных сил экспедиционного корпуса; противник же, укрывшийся в скалах клином вошел между штабом Главной квартиры и егерями полковника Бенкендорфа.

Конь графа Воронцова был ранен, двое адъютантов убиты, и командующий сам должен был обнажить шпагу:

– Роковой час пробил! Не дрогнем, господа! С нами Бог!

Михаил Семенович с поднятым клинком сзывал к себе людей под прикрытие гранитной стены, разбрасывал руки, точно хотел обнять своих гибнущих товарищей, прижать к груди, заслонить от поглощавшей их катастрофы. Он понимал, что попал в западню, что его обошли. И к этому сатанинскому розыгрышу причастен отнюдь не только Шамиль, не только его хитроумные наибы, вожди и лазутчики, но и он сам, давший одурачить себя, усыпить свое полководческое чутье и опыт, дозволивший опозорить свои седины.