Затем вступает в силу следующая, самая ответственная, фаза принудительно-реквизиционной хлебозаготовки. Выясняется, что хлеб (как, впрочем, и оружие) кто-то сдал, а кто-то и не совсем торопится. Ну, с первыми всё понятно: получи, паря, мизерную денежку из расчёта по твёрдой цене, возьми расписочку и… живи дальше (по сути, не умри – так засохни!). С укрывателями же начинается серьёзная работа. Именно здесь помощь членов комбедов нужна как нигде. Для самих же комбедовцев наступал их звёздный час (или час расплаты – кому как виделось). Мечтой же для любого деревенского бедняка-неудачника, как мы уже говорили, было поквитаться и с соседом-кулаком, и с местным мельником-хапугой, и даже с каким-нибудь более удачливым старым приятелем Гришкой или Мишкой, отбившем однажды у одного из комбедовцев местную красавицу Дашутку (Марфутку, Глашутку – и так до бесконечности).

Стоит ли удивляться, что эти жадные до чужого активисты, в одночасье оказавшиеся почти былинными героями из воплотившейся в жизнь сказки, старались как могли. Во-первых, отрабатывая дармовой паёк, они безошибочно указывали бойцам из продотрядов местных кулаков (ну и, разумеется, всяких-разных подкулачников – как, например, старый обидчик, что когда-то увёл подружку).

А во-вторых, «пройдясь по сусекам», вся эта голодная свора приступала к «справедливому распределению», ибо каждому члену комбеда выделялся процент с реквизированного. В общем, «кто был ничем», тот становился если и не кем-то, то, по крайней мере, человеком уважаемым, одетым и обутым, да ещё и при власти – опасной для односельчан власти. Некоторым вообще везло: однажды возвращалась та самая Дашутка – во как! Ну, это ли не сказка?

Это у тех, кто отобрал. А каково обобранным? Многие уходили в лес. Чаще те, кто не сдал винтовку, но лишился припрятанного хлеба. Сбивались в мелкие отряды. Если вдруг в глухом месте попадалась продотрядовская подвода, громили, хлеб забирали; активистов же когда просто разоружали (предварительно хорошо отмутузив), но иногда убивали, причём зачастую достаточно жестоко. Бывало, что гибли и те, и другие – в любом случае, каждого из них заставила погибнуть Советская власть…

Строки Блока, наполненные гордостью и обидой, писались в январе 1918 года – в самый переломный момент истории страны. Россия входила в крутое пике. Вернуть всё обратно на круги своя оказалось невозможно.

Впереди маячило зарево Гражданской войны.

Надо сказать, Вятскому краю с продразвёрсткой «повезло». Хотя бы потому, что первый петроградский продотряд работал аккурат на её территории – в Сарапульском уезде (ныне относится к Удмуртии). Для питерцев работы оказалось невпроворот. Как оказалось, вятские местные Советы сдавать излишки не торопились, а сбывали перекупщикам в разы дороже.

В целом, дела в губернии обстояли так: «…В 131 волости Вятской губернии, имевших излишки хлеба, попытки реквизиции были отмечены лишь в 35,1 % волостей. Наиболее активно против хлебной монополии выступали волостные Советы четырех южных, самых хлебных уездов губернии, где излишки хлеба имелись у 50 % крестьян и определялись в 5,5 млн. пудов. В Уржумском уезде твердые цены на хлеб признавали лишь 3 волостных Совета, остальные 18 категорически отвергли их, повысив стоимость пуда зерна до 20 руб. В Малмыжском уезде из девяти Советов, по которым выявлены сведения, только два провели учет и реквизицию излишков. Уездный Совет не мог наладить снабжение шести голодающих волостей, в то время как мешочники вывезли из уезда около 300 тыс. пудов хлеба. В Яранском уезде лишь 3 из 11 волостных Советов проводили продовольственную политику центра. Уезд, традиционно и ежегодно поставлявший на рынок 1,5 млн. пудов товарного хлеба, руководство Совета потребовало перевести из производящих в потребляющие»