– Просто повезло, – пожал плечами Ратмир.

Морской конунг выхватил копье у стражника и широко размахнулся. Юноша закрыл глаза.

«Я хотя бы пытался».

Щеку охолонул жуткий ветерок, оружие пролетело рядом, и крики с берега сменились хрипом. Открыв глаза, Ратмир увидел, как схватившийся за древко торчавшего из горла копья берсерк тяжело плюхнулся в черную от полуночи воду.

– Я освободил тебе место на втором почетном сиденье, – сказал Ратмиру Улл Медведь и обернулся к одному из охранников: – Дай ему плащ. Холодает. – Он помолчал, сложив огромные руки на широченной груди. – Если ты убьешь Тень до начала зимы, вы все будете жить. Связь со мной через Однорукого держать будешь. Наутро мой человек даст коня и припасы в дорогу. Однорукий останется в лагере, для него тоже есть работа. А женушка его пока будет трудиться на моей кухне. Не беспокойся, на ее честь никто покушаться не будет. По крайней мере пока.

Третьи сутки моросил унылый дождь, раскрасив мир во все оттенки серого. Копыта лошади вяло хлюпали по вековечной грязи дороги, петлявшей между промокшими насквозь холмами. Казалось, в этом дожде вымокло само время и тащилось вперед медленно, тяжело и уныло, будто разбухший от влаги и глины подол бродячей старухи.

Тяжесть свинцового неба ощущалась и на сердце. Да еще месивший рядом дорожную хлябь голыми ногами Рю напевал какую-то заунывную песню, явно получая удовольствие от непроглядной тоски вокруг. Ратмира до сих пор удивляло его умение радоваться любой погоде – в каждой гримасе природы ронин видел улыбку.

«Я друг всех времен года, – говорил он, – все, что видишь, – цветок. Все, о чем думаешь, – луна. Если идешь верным путем, над тобой в любую погоду будет светить солнце». Ратмир в ответ лишь завистливо вздыхал. Дождь всегда угнетал его, да и насчет верно выбранной дороги он сомневался.

Хутора и селения, попадавшиеся на пути, выглядели безрадостно. Под гнетом ватаг мародеров, каждая из которых пыталась обложить данью одно и то же селение, бонды[10] стремительно беднели. Дворы зарастали сорной травой, в прорехах старых, давно не латанных крыш темнела нищета.

Попадались остовы сожженных домов людей, пытавшихся обороняться. Их хозяев заживо прибили большими гвоздями к деревьям у обочин дорог, а детей утопили в колодцах, чтобы навсегда отравить источники, питавшие водой непокорные села.

За жестокостью ватаг Улла Медведя скрывался холодный расчет, который ужасал людей гораздо больше, чем его злодеяния.

Встречались брошенные дворы тех, кто, не выдержав гнета и беспорядков, срывался с места в поисках лучшей доли. Оставались на произвол судьбы самые слабые и старые. Больше всех от войн всегда страдают дети и старики.

– Эй! Парень! – окликнул его слабый надтреснутый голос.

Ратмир положил руку на меч и оглянулся, не сбавляя хода. Его позвал древний дед, похожий на высохший от времени одуванчик с почти облетевшим венчиком белого пуха на лысой голове. Кутаясь в драный плащ, старик стоял, тяжело опираясь плечом на покосившийся забор, что едва скрывал небольшую избу с распахнутой настежь дверью.

– Подойди! Подойди-ка!

Рю покосился на господина и отрицательно покачал головой. Но Ратмир уже поворотил лошадь.

– Чего тебе?

Он спешился, тут же по колено утонув в жирной грязи.

– Хха! – Старик сипло выдохнул и выбросил из-под плаща слабые руки с тяжелым мечом. Лезвие блеснуло рядом, Ратмир отступил на шаг.

Легкое тело старца бросило вслед за лезвием, он упал на колени рядом с вонзившимся в землю клинком и вцепился в рукоять, силясь подняться из месива размокшей под дождем глины.