Я тру свою грудь и, честное слово, чувствую, как еще одна трещина рассекает мое и без того уже израненное сердце.

Я протягиваю руку к Хадсону, желая получить успокоение – утешение – от прикосновения к его коже, хотя бы на секунду. Но едва мои пальцы касаются его пальцев, происходит нечто чудесное.

Он хватает мою руку, сжимает ее, моргая и смаргивая действие чар, которые обездвиживали его последние пятнадцать минут.

Я уставляюсь на Хадсона – потрясенная тем, что он как-то вышел из того транса, в который его погрузила Кровопускательница. Я оглядываюсь, чтобы посмотреть, не она ли решила освободить его, но, похоже, она так же удивлена, как и я сама.

Она быстро стирает удивление со своего лица, и я спешу встать между Хадсоном и ней. Я ожидаю, что после того, что она сотворила, он попробует накинуться на нее, и остановить его можно, только преградив ему путь. Потому что при всем моем невежестве одно я знаю точно – Хадсон никогда ни за что не нападет на нее, если будет знать, что при этом могу пострадать и я. А раз так, то, может быть, у меня будет возможность как-то исправить дело до того, как все окончательно полетит в тартарары.

Но Хадсон совсем не так взбешен, как я ожидала. Да, он раздражен, но он был раздражен и до того, как она заморозила его, и я полагала, что, пробыв пятнадцать минут статуей, он будет вне себя. Однако вместо этого он смотрит на нас с таким видом, будто ожидает ответа на какой-то вопрос.

Я опять оглядываюсь на Кровопускательницу, и на сей раз она улыбается мне улыбкой доброй бабули.

– Он ничего не помнит, дорогая.

– Не помню чего? – спрашивает Хадсон, глядя то на нее, то на меня.

Мне надо ему сказать – он имеет право знать, что сейчас произошло, – но, если я скажу, начнется светопреставление. Так что я решаю, что пока ему лучше оставаться в неведении.

– Ничего, – отвечаю я.

Я расскажу ему позднее, когда мы очутимся далеко от этой пещеры и он не сможет попытаться напасть на Кровопускательницу. Он будет в ярости, но он это переживет. И слава богу, что он все же не разозлил ее настолько, чтобы она решила сделать его своей жевательной игрушкой.

Это беспроигрышная ситуация – никто не проиграл, и никто не умрет.

Да, я знаю, мои критерии беспроигрышной ситуации здорово снизились после того, как я стала учиться в Кэтмире, но сейчас не время об этом думать.

– Мне все равно, что вам надо для этого сделать, – говорит Кровопускательнице Хадсон, – но вы должны разорвать узы сопряжения, связывающие меня и Грейс.

Она устремляет на него вопросительный взгляд.

– Мне показалось, что ты только что критиковал меня за то, что я возомнила себя богом.

– А вы заявляли, что, если у тебя есть сила и власть, ими невозможно не злоупотреблять, – парирует он. – Так что давайте. Злоупотребите своей силой и вытащите нас из этой жопы.

На мгновение мне кажется, что сейчас Кровопускательница не выдержит и взорвется, поэтому мне очень хочется оттащить Хадсона в угол и настоять на том, чтобы он перестал испытывать ее терпение. То есть я знаю, что он не слышал нашего с ней разговора, но все же. Он ведет себя так, будто желает, чтобы она набросилась на него.

Или так, будто ему очень, очень хочется разорвать узы нашего сопряжения.

Эта мысль поражает меня, словно валун, катящийся с горы. До нашего прибытия сюда я знала, что Хадсон не хочет быть моей парой, что он считает все это некой космической шуткой. Но теперь, когда мне стало известно, что ему, вероятно, всегда было суждено быть моей настоящей парой, это кажется мне чем-то вроде удара под дых.