– Мне надо идти…

– Ты хочешь узнать, что еще я помню? – перебивает меня Хадсон.

Да, я хочу узнать все, что он помнит, хочу узнать, о чем я рассказала ему, чтобы увериться, что я не сболтнула лишнего, чтобы удостовериться, что я не дала ему в руки рычаг, который позволил бы ему уничтожить меня. А еще я хочу узнать все, что рассказал мне он.

Я хочу узнать про маленького мальчика, у которого отняли его брата. Хочу узнать про его отца, который обращался с ним, как с дрессированным тюленем, и использовал его как оружие. Хочу узнать про его мать, которая предпочитала не замечать тех ужасных вещей, которые творили с ее сыном, но которая затем, не раздумывая, разодрала лицо Джексона, оставив на его щеке шрам за то, что он уничтожил своего старшего брата.

– О, какую же затейливую паутину ты пытаешься сплести…

– Убирайся из моей головы! – рявкаю я, вперив в него сердитый взгляд. – Как ты вообще можешь…

– Не обязательно владеть телепатией, чтобы понять, о чем ты думаешь, Грейс. Это написано у тебя на лице.

– Да, хорошо, мне надо идти.

– А я только разогрелся. – Когда я встаю, он тоже встает, и у него снова делается насмешливый тон. – Да ладно, Грейс. Неужели тебе не хочется узнать, что я подумал о том красном платье, в котором ты ходила на школьный бал? Или о том купальнике, который ты один раз надела на пляж в Мишн-Бич?

– Купальник? – верещу я, и мои щеки вспыхивают, когда до меня доходит, о каком купальнике он толкует. О том малюсеньком, крошечном бикини. Хезер купила его на распродаже в местном магазине для сёрфингистов и на спор предложила мне надеть его. В других обстоятельствах я бы не рискнула этого сделать, но она обвинила меня в том, что я косная, что я застряла в своей зоне комфорта и что я трусиха.

– Помнишь, лиловый со стрингами? Он был очень… – Он рисует в воздухе два крохотных треугольника. – Геометричным.

Он дразнит меня, и я это понимаю, но в его глазах виден не только смех. В них есть что-то темное, что-то опасное, в их глубинах таится едва различимая страсть.

Я облизываю внезапно пересохшие губы и с трудом выдавливаю из себя слова, несмотря на ком в горле:

– Я в самом деле рассказала тебе все, да?

Он поднимает бровь.

– Как я вообще могу знать ответ на этот вопрос?

Он прав, но я зашла уже слишком далеко, чтобы это признать.

– Если ты видел тот купальник, то ты видел и…

Больше он ничего не говорит и уж точно не спешит удовлетворить мое любопытство. Не знаю, что это: одолжение или просто еще один способ помучить меня. Потому что теперь в его глазах уже явно читается пыл, и у меня вдруг возникает такое чувство, будто моя кровь одновременно и стынет и кипит. Я не знаю, что мне делать, что говорить – возможно, на несколько секунд я даже забываю дышать, – но затем Хадсон моргает, и страсть гаснет в его глазах так же быстро, как вспыхнула. Так быстро, что я начинаю сомневаться – может, мне это только померещилось?

Особенно когда он самодовольно улыбается и говорит:

– Не беспокойся, Грейс. Я уверен, что у тебя еще осталось множество секретов.

– А вот я не так уж в этом уверена. – Я заставляю себя изобразить на лице самодовольную ухмылку. – Что весьма хреново, поскольку, насколько я помню, я никогда не видела тебя ни в чем, кроме этих твоих тряпок от «Армани», с помощью которых ты защищаешь себя. – Я небрежно машу рукой, показывая на его рубашку и брюки.

Он опускает взгляд, смотрит на себя и спрашивает:

– А что, по-твоему, не так с моей одеждой?

– Да нет, все так, – отвечаю я, и так оно и есть, потому что никто – никто от слова совсем – не выглядит в брюках от «Армани» более сексуально, чем этот вампир, стоящий передо мной. Правда, ему я этого не скажу. Он и так слишком много о себе воображает. К тому же признать это было бы равносильно тому, чтобы сделать поворот куда-то, куда я, быть может, и не хочу, невзирая ни на какие узы сопряжения.