После он повел себя очень мило. Когда я спохватилась, что мне уже пора, чтобы успеть вернуться домой к одиннадцати, как было заведено в нашей семье, он проводил меня до машины и снова поцеловал. И пообещал позвонить, но не позвонил. А через три дня я увидела его в обнимку с Хлоей, и когда они поцеловались, я отвернулась раньше, чем он меня заметил, и в горле засаднило так, словно я наглоталась наждачной бумаги.

Позднее, узнав о беременности, я позвонила ему в Калифорнию. Джоди взяла его номер у его двоюродного брата, так как сам Дж. свой телефон мне не сказал, и когда я назвала себя, он сделал вид, что меня забыл. Только когда я намекнула, что произошло между нами, он вроде бы вспомнил наш вечер, но даже тогда мне казалось, что он не имеет ни малейшего понятия, о чем мы говорили или даже как я выглядела. Вдобавок он спросил, зачем я звоню, таким раздраженным тоном, что и без высокого балла за тест SAT[5] было совершенно ясно: я нисколько его не интересую. Хоть я и собиралась сообщить ему о беременности, я бросила трубку раньше, чем эти слова вырвались у меня, и больше мы с ним не разговаривали.

Кстати, мои родители об этом не знали. Я никому не сказала, кто отец, не объяснила, каким внимательным он казался поначалу и как потом забыл меня напрочь. От этих слов ничего не изменилось бы, да и я к тому времени уже знала, что отдам ребенка на усыновление.

Знаете, что еще я не сказала никому?

Что после этого телефонного разговора с Дж. почувствовала себя глупо, и если родители были разочарованы моим поступком и злились, то я сама злилась на себя еще сильнее, чем они.

Пока я с покрасневшими ушами и носом, из которого уже лило, сидела на скамье в передней части парома, я заметила краем глаза, как неподалеку что-то промелькнуло. Повернувшись, я увидела, что мимо трусит пес с оберткой от «сникерса» в зубах. Выглядел он точь-в-точь как Сэнди, моя любимица, оставшаяся дома, разве что размером чуть меньше.

Сэнди, помесь лабрадора и золотистого ретривера, виляла хвостом, казалось, безостановочно. У нее были нежные, выразительные глаза оттенка темной карамели, и если бы она играла в покер, то проигралась бы подчистую только потому, что совсем не умела блефовать. Я всегда могла в точности определить, что она чувствует. Когда я хвалила ее, ее ласковые глаза сияли счастьем; когда я расстраивалась, они были полны сочувствия. В нашей семье она жила уже девять лет, мы взяли ее, когда я училась в первом классе, и почти всю свою жизнь она спала на моей постели, в ногах. Но теперь она обычно устраивалась в гостиной, потому что у нее пошаливали тазобедренные суставы и лестница стала серьезным препятствием. Однако, несмотря на то что у нее поседела мордаха, глаза ничуть не изменились. Они смотрели все так же ласково, особенно когда я клала ее лохматую голову к себе на колени. Я задумалась, вспомнит ли она меня, когда я вернусь домой. Глупо, конечно. Не может быть, чтобы Сэнди меня забыла. Она же всегда любила меня.

Верно?

Верно?

От тоски по дому на глаза навернулись слезы, я отерла их ладонью, но тут новый всплеск гормонов вмешался, настаивая: КАК ЖЕ Я СОСКУЧИЛАСЬ ПО СЭНДИ! Не раздумывая, я вскочила с места. И увидела, как Копия-Сэнди подбежала к какому-то мужчине, который сидел у края палубы на складном садовом стуле, вытянув перед собой ноги. На нем была оливково-зеленая куртка, а рядом с ним я заметила фотоаппарат на треноге.

Я замерла. Как бы мне ни хотелось рассмотреть собаку – и да, погладить ее, – я не горела желанием ввязываться в натужный разговор с ее хозяином, особенно если он заметит, что я недавно плакала. Я уже собиралась отвернуться, когда мужчина что-то шепнул собаке. И я увидела, как она повернулась, подбежала к ближайшей мусорной урне, встала рядом с ней на задние лапы и аккуратно выбросила в урну обертку от «сникерса».