Бабуля отправила меня домой. Я с огромной неохотой собрался и отбыл, получив пять копеек на автобусный билет. Однако заручился обещанием, что через неделю или при первой возможности баба приедет за мной и привезет погостить. И тогда я наберусь смелости и познакомлюсь с Маришей. Мало ли что о ней говорят! Люди есть люди, и зачастую верить им не стоит.

Бабушка приехала дней через десять. Возилась с внуками у дочери Нины, которую забрали в больницу. Они сидели на кухне с мамой и обсуждали какие-то житейские дела. Я вошел на бабиной фразе:

– А Господь-то, он все видит! Ты же ее видел, знаешь? – обратилась она ко мне.

– Кого – ее? – спросил я.

– Через дорогу в доме жила Машка. Я тебе об ей сказывала! – И, обернувшись к маме, продолжила: – Вот тебе и судьба! Пятнадцать лет, а уже беспутная. Шалава. Да еще родителишки отсиживаются. Привела двоих, бабка-то как пробка, ни черта не слышит, за занавеской спит. А эти, как обычно, налакались водки, и эта шалава полезла на качелю. Пьяная. Ну а эти ее раскачали. Ну она и улетела. И насмерть. Покачалась! Эти с перепугу сбежали. А ее утром обнаружили. Дак, говорят, она всю ночь изломанная ползала, скреблася. А так-то, не сбеги они, может, и спасли бы, если б карету вызвали.

Я ушел в комнату, но сидеть было одному как-то невыносимо, и я вышел на балкон. Дул ветерок, цветы радовались солнцу в балконных ящиках. Я долго-долго смотрел вниз, представляя, как Мариша раскрыла свои красивые руки и полетела. Сначала далеко вперед, а потом, тяжело и очень быстро, – вниз. Наверное, она увита теперь гирляндами разных красивых цветов, как в индийском кино. Но этого кино я больше не увижу.

Детский желудок – это ненасытная утроба. Это комбинат, связанный напрямую с ростом, развитием и становлением маленького человеческого организма. Там все очень четко организовано и рассчитано, и надо только слушаться распоряжений, поступающих с комбината, и все будет правильно в жизни и гармонично.

Мне не хватало конфет, и комбинат чувствовал их острейший дефицит. Сладкого было, что называется, завались. И мед, и варенье, и повидло, и джемы… И будь я Карлсон, счастью не было бы предела. Но мне нужны были именно конфеты, лучше всего шоколадные. А какие тогда были конфеты, какая пастила, лимонные дольки, батончики!.. Я любил даже гематоген, потому что он был совершенно другой. Он, как и все тогда, был настоящим. Каждое поколение считает, что период их жизни был лучше. И я с этим совершенно согласен, потому что от поколения к поколению жизнь и все, что с ней связано, становится хуже и хуже. А уж питание в первую очередь.

Моя наблюдательность сыграла со мной не очень добрую шутку. Посещая церковь в те периоды, когда я гостил у бабы, я всегда обращал внимание на нищих, которым все подавали. Давали и деньги, и какие-то вещи: платочки, носки, даже ношеные пальто. Особенно много вещей несли после чьей-то смерти. Отдавая их, говорили: «Поминай раба Божьего или рабу…» И называли имя.

Что подвигло меня на это дело, я, видит Бог, теперь уже не помню. Может быть, мое творческое начало, может быть, желание почувствовать что-то особенное, легкая нажива. Хотя деньги в то время для меня никакой роли не играли. Но тем не менее… Найдя в отцовском сарае какую-то старую матерчатую сумку с двумя дерматиновыми ручками, я сложил ее и завернул в столь же изношенный пиджак с отрезанными пуговицами и отпоротой подкладкой. Завернув все это в газету и перевязав веревочкой, я отбыл к бабуле и, благополучно приехав, сложил вещички в сараюшке.

Утром, сказавшись занятым и приглашенным играть в пристенок, я оставил бабулю, копавшуюся в огороде, и, взяв из сарая барахло, помчался к церкви. На задворках, в кустах у церковной ограды, я, сняв собственные сандалии и сложив вместе с рубашкой в драную сумку, надел на себя пиджак, который был, естественно, велик, закатал штаны, рукава – и поднялся на огромное каменное крыльцо нашей замечательной церкви. Местечко я себе определил возле какой-то слепой тетки. Усевшись, я положил перед собой сумку и раскрыл ее края с дерматиновыми ручками. Опустив голову, я начал слушать и перенимать богатый опыт тамошних нищих и попрошаек. Молитв я не знал, но ум был юный, острый, и минут через пять – десять я уже набрал в свой репертуар нищего сироты несколько убийственных заклинаний, сжимавших женские и материнские сердца.