Деметриос вернулся к кровати и посмотрел на лицо несчастной женщины, такое же бледное, как и подушка. Вдруг он нагнулся, взял подсвечник, стоявший у изголовья, и поднес его к лицу незнакомки.

– Ты знаешь, эта несчастная похожа на тебя!

– На меня?

– Да, правда, не очень сильно. Скорее всего она похожа на того молодого человека, которого мы отправили на войну.

– На Кристофа? Ты думаешь, что она родом из нашей семьи?

Леонарда вернулась, неся настой. Пока он остывал, Фьора рассказала ей о предположениях Деметриоса, добавив, что она не может себе представить, кем была эта молодая женщина.

Зато Леонарда представляла. Рассмотрев более внимательно лицо с закрытыми глазами, она напомнила Фьоре рассказ, что-то вроде исповеди, которую одним весенним вечером Франческо Бельтрами сделал своей дочери:

– Вспомни! Он упомянул, что у твоей матери была дочь от Рено дю Амеля. Я могла бы поклясться, что это она. В таком случае, ей должно быть двадцать лет, как я и предполагала.

– Его дочь? И он смог так жестоко обращаться со своей собственной дочерью? Да еще в течение многих лет? Это невозможно: она бы давно умерла в таких условиях…

– Ты ошибаешься, – сказал Деметриос. – Известны заключенные, и среди них женщины, которые выживали в диких условиях. Человеческая выносливость может быть просто поразительной, в особенности когда речь идет о молодых. И теперь я уверен, что прав: эта молодая женщина – твоя сестра, Фьора!

– Моя… сестра?

Слово и еще больше сама эта мысль никак не укладывались в голове Фьоры. До сих пор она не задумывалась над рассказом своего отца и никогда не думала, как о своей сестре, о ребенке, рожденном Мари де Бревай в своем замужестве. Она не могла вообразить себе, что отец, даже такой гнусный человек, как дю Амель, мог стать палачом собственного ребенка. Фьора полагала, что дочь советника могла быть отдана в монастырь после бегства матери, или же ее взяла бабушка, что было бы вполне естественным.

Но теперь она увидела, что этот мерзкий человек перенес на своего ребенка ненависть, которую он испытывал к Мари. Он превратил свою дочь в жертву, приговорив его к долгим мучениям, которые, наверное, с удовольствием наблюдал. Убить ее было бы слишком простым делом. Но чтобы дойти до такой низости, как отдать ее в руки своих слуг, это переходило все границы возможного!

Дрожа от гнева, Фьора пожалела о том, что смерть дю Амеля наступила слишком быстро. Всего-то несколько секунд безумного страха, тогда как он заслуживал медленной агонии с самыми жестокими пытками.

Фьора снова подошла к постели, где Леонарда давала питье этой сестре, даже имени которой она еще не знала, и почувствовала, что ее охватила безграничная жалость к ней. Она ласково взяла ее за руку, такую тонкую и слабую, с длинными бледными пальцами.

Леонарда посмотрела на нее:

– Вы думаете, что этот злодей недостаточно дорого заплатил за свои преступления, не так ли? На этой земле, конечно. Но я благодарю бога за то, что он не дал вам обагрить руки этой черной кровью! Я не думаю, что ад – это приятное место, и вы можете быть уверены, что в этот момент мессир дю Амель уже переступил его раскаленный порог.

Фьора порывисто обняла за шею свою старую гувернантку и поцеловала ее:

– Вы всегда находите для меня нужные слова, моя дорогая Леонарда. Напоминайте мне, чтобы я вам почаще говорила, как сильно я люблю вас!

– Это очень приятно слышать. Раз вы находите, что в моих словах есть какое-то зерно, тогда послушайте вот что: уже очень поздно, и вы падаете с ног. Идите спать! Утро вечера мудренее, а завтра мы наведем порядок в своих мыслях. Во всяком случае, мои мысли очень нуждаются в этом.