– Навечно я в долгу у тебя, Иван Димитриевич! – говорил в тот же вечер в своем шатре счастливый Василий. – Нет такой меры, чтобы измерить благодарность мою тебе!
– Есть, государь, – вкрадчиво возразил вельможа, – и об этом уж речь была. Помнишь ли?
Юный князь потупился, и румянец залил все его лицо. Смущенный взрослой откровенностью разговора, он еле слышно пролепетал:
– Помню… Вернемся в Москву – будет свадьба… моя с твоей дочерью… Я ведь и слово дал…
Казалось, что, вернувшись в Москву, князь Василий сейчас же оповестит о помолвке мать, и свадьба не за горами. Но время шло, а Софья Витовтовна ничем не давала понять, что знает о данном Василием обещании. И вот теперь – явное охлаждение великого князя, его уклончивость…
«Что же, – решил боярин, – я и сам могу поговорить с великой княгиней! И сегодня же, после вечерни!»
С этими мыслями он взошел на свое крыльцо.
В доме было неладно. Девицы в сенях странно переглянулись при его появлении, как-то поспешно, неловко, смятенно поклонились ему. С лестницы, ведущей в светлицу, доносились рыдания, возбужденные женские голоса. Боярин подошел к лестничному пролету и властно позвал:
– Авдотья!
Все звуки мгновенно стихли. Недолго спустя сверху раздался испуганный голос жены:
– Иду, Иван Димитриевич! Иду!
Всеволож прошел в столовую горницу, сел на лавку.
«Какой-нибудь бабий вздор и более ничего», – унимая тревогу, подумал он.
Жена явилась простоволосая, в расстегнутом летнике.
– Беда у нас, батюшка, – пролепетала она, неверной, неровной поступью приближаясь к нему. Расширенные глаза ее глядели растерянно и беспокойно скользили, каку безумной. – Великого князя только что сговорили с княжною Марией Ярославной…
Боярин поднялся.
– Кто говорит?! – рыкнул он.
– Настасья Фоминишна наверху… – выдохнула жена.
– Та-ак… – тяжело протянул боярин.
Сомневаться в известии не приходилось.
Это был позор. Бесчестье. Но, может быть, еще не поздно?..
– Боярышню поди успокой, – отрывисто бросил он. – Пусть знает: я ее в обиду не дам. Сегодня, сейчас пойду к великой княгине. Ступай.
Жена удалилась без слова, без звука, лишь с трепетом ужаса и сострадания взглянув от дверей на его лицо – темное, страшное, неузнаваемое от гнева…
Глава 4
Благодарность княгини
Великая княгиня приняла его в комнате сына. Они только что отобедали, и юный князь уже удалился в опочивальню.
Княгиня Софья Витовтовна стояла посередине комнаты, между Всеволожем и дверью в опочивальню, загораживая ему проход. Всем своим видом она являла нетерпение и недовольство.
– Случилось что? – с высокомерным, подчеркнутым удивлением спросила она. – Что так спешно? Говори, а то почивать пора.
Но боярин смотрел на нее спокойно и твердо. Его невозможно было смутить.
«У, настырный лис!» – злобно подумала заносчивая литвинка. Она давно ожидала этого разговора, сознавая с досадой, что его не миновать. Слово, взятое Всеволожем с ее сына в безвыходном положении, без ее согласия, за ее спиной, беспредельно возмущало ее. Сын ее женится лишь на той, которую подберет для него она. Что ей до русских обычаев! Она – великая княгиня и мать! А теперь еще этот наглец явился требовать от нее каких-то оправданий и объяснений!
В ярости, она словно сделалась выше ростом. Будучи намного ниже боярина, она каким-то образом смотрела на него свысока, из-под надменно прикрытых век. Он увидел, как, вовсе не крася ее, углубились морщины возле тонких, возмущенно поджатых губ. Но, словно не замечая этого, старый вельможа заговорил спокойно и неторопливо:
– Дело неспешное, государыня, однако, мню, и откладывать его далее не годится. Дети наши с тобою сговорены, ныне октябрь, а об эту пору у нас на Руси принято свадьбы справлять. Так не пора ли и нам подумать о сем?