– Попробуй заняться чем-нибудь другим, – просто сказал он и улыбнулся. – Я не вижу смысла инвестировать в твою музыку так много, я привык получать отдачу на каждую вложенную копейку.

– Ты меня не любишь, – Марина сделала плаксивое лицо, а он потрепал ее по щеке и вышел, осторожно прикрыв за собою дверь.

С тех пор их отношения начали разлаживаться. А тут еще сестра Марины нашла где-то старика-волшебника, выскочила за него и все уши прожужжала о том, какой он щедрый «и вообще»...

– Самым большим удовольствием в браке являются деньги мужа, – говаривала сестра, и Марина мрачно качала головою, соглашалась.

Ариэля вдруг словно подменили. Из домоседа он превратился в откровенного гуляку, а может быть, он всегда был таким, просто она не замечала этой его самцовой потребности. Арику же казалось, что он самоутверждается, разбрасывая семя по шести постоянным адресам своих любовниц, не считая случайных связей с проститутками из борделей Амстердама и Гамбурга – городов, в которых ему приходилось бывать регулярно с деловыми целями. Марина оказалась бесплодна – она тайно прошла обследование и после очень боялась, что каждый день ее брака может оказаться последним. А он, разумеется, все знал, но не давал ей развода, потому что ему было удобно оставить все без изменения. Несчастье не приходит вдруг, но Марина именно так ощутила его, сразу и целиком, и, не в силах справиться с этим штормом, ухватилась за коробочку с чудесным белым порошком, после вдыхания которого все печали как-то отступали и вовсе не казались значительными и неразрешимыми.

В Москве ее день рождения совпал со временем выборов французского президента, и Арик придумал забавную штуку: ресторан разукрасили флажками устричной республики, гости задорно голосили «Марину в президенты», вилась мелким бесом светская хроника, ослепляя гуляк фотовспышками, Маринины подружки цыганились, вибрируя грудью, потрясая плечами, задорно вскрикивали «ой нэ-нэ». У каждой из них была своя история, одновременно и непохожая, и похожая на историю Марины. Удержать возле себя источник постоянной благодати – собственного мужа – вот главная цель, но обсуждать это дамы не стали бы ни за что на свете, и их разговоры между собой носили характер непринужденный и даже милый. Те, у кого имелись дети, говорили о детях, те же, у кого их не было, тоже пытались говорить о детях, затем все с увлечением обсуждали новые покупки, подарки, других женщин, их мужей и любовников, строили замки из догадок – благодатного материала, принимающего любые формы.

Мужчины стукались рюмками с водкой и толстодонными стаканами с виски, Ариэль маленькими глотками тянул красное сухое вино – обычно бокала ему хватало на целый вечер. Пить он не любил, не курил – берег сердце. Разговоры мужчин крутились возле денег, потом кто-нибудь с досадой, кривясь, произносил: «Ну что мы все про деньги?» – и тогда беседа принимала какой-нибудь новый, непредсказуемый характер. Например, кто-то начинал разговор о театре и кино. Эту тему с жаром подхватывали, но все в конечном итоге сводилось к обсуждению вопроса, насколько оправданы вложения денег в предметы искусства, в театральные премьеры, кинопрокат... и так до тех пор, пока очередной участник беседы не задавал тот же вопрос насчет денег, после чего все начиналась заново.

В кабинет на втором этаже вошел сомелье в белых перчатках. Он с трепетом нес хрустальную бутылку аукционного коньяка, родившегося полтораста лет назад и с той поры изрядно прибавившего в цене. Бутылка стоила целое состояние и была извлечена из деревянного с железными углами ящика, где она лежала, обернутая соломой, последние сорок лет. Коньяк предназначался для пожилого мужчины и его визави – вьетнамца, с виду чуть моложе, суховатого и неулыбчивого человека, смотревшего в одну точку, выбранную им где-то на скатерти. Появление парня с бутылкой прервало их разговор.