– Почему бы не обратиться к Джеймсу Дайеру? – спрашивает Дидо, закрыв книгу и протягивая руки к вечернему камельку.

Его преподобие постукивает о зубы черенком своей трубки.

– Нет, сестрица, думаю, это не лучший совет.

– Полагаю, ему уже приходилось видеть кровь.

– Конечно, – отвечает пастор. – Может быть, даже слишком много крови.

– Ну, если Торн не может приехать, а доктора Дайера ты попросить боишься, хоть он и пользуется нашим гостеприимством, я сама отворю себе вену. А если не смогу, то попрошу Табиту.

С деланным простодушием пастор спрашивает:

– Неужели доктор Дайер злоупотребил твоим гостеприимством, сестрица?

– Вовсе нет. Не злоупотребил. Ты, как всегда, неправильно меня понимаешь, Джулиус. Это так досадно! Мне потому и приходится делать кровопускание, что ты постоянно меня изводишь.

– Как же я извожу тебя, сестрица?

– Ты противоречишь любому моему желанию.

– Например, купить ложки?

– Ох, какая нелепость, ложки! Да, ложки. А теперь еще и это.

– Ты могла бы и сама его попросить.

– Могла бы. А еще могла бы прогуляться до кабака Сэкстона и опорожнить там бутылочку рома, – с этими словами Дидо встает, и платье ее шелестит, будто живое существо. – Доброй ночи, братец.

– И тебе доброй ночи, сестрица.

С высоко поднятой головой она выходит из гостиной. Уже добрых двадцать лет, думает пастор, он не может взять над нею верх в споре.

Луна в последней четверти, появляется на небе в десять часов и тридцать минут. Его преподобие спит и видит во сне свой сад, потом просыпается, надевает платье, молится, стоя на коленях у окна и широко открытыми глазами глядя на золотой диск ноябрьского утра. На завтрак грудинка с капустой, горячий пунш, затем в кабинете трубка американского табака из Вирджинии, размышления над воскресной проповедью. Слышится лай собак. Звук этот задевает пастора за живое, как звон колоколов. Он открывает окно и выглядывает из кабинета на улицу. Там он видит Джорджа Пейса, своего слугу, со сворой собак, и мистера Астика, приехавшего из Тотлея, – обоих в предвкушении утренней охоты. Астик, прихлебывая из фляги, беседует с Пейсом.

– Здравствуйте, Астик. Давненько не было столь великолепного утра, правда?

– Такие утра, должно быть, ждут нас на небесах, верно, ваше преподобие?

– Тут никаких сомнений. Собаки наготове, Джордж?

– Вон как радуются. Ничего, сейчас угомонятся.

Шерсть у собак лоснится, они вертятся на месте, тихонько покусывая друг друга за горло. Пастора охватывает ощущение счастья, он мнит себя двадцатилетним.

– Мне нужно кое-что сказать доктору. А потом я в вашем распоряжении.

Джеймса он находит у него комнате, тот одевается.

– Прошу меня извинить за внезапное вторжение в столь ранний час.

– Я слышал лай, – отвечает Джеймс. – Собаки так и рвутся.

– Они прямо-таки созданы для такого утра. Впрочем, я явился к вам с поручением: хочу просить вас об одном одолжении. Вы ведь знаете, у нас заведено, что доктор Торн отворяет нам кровь в день ужина церковной десятины; так вот, бедняга упал с лошади, ушиб голову и приехать не может. Моя просьба сводится к следующему: не обяжете ли вы нас? Что до меня касается, то я мог бы и пропустить, но моя сестрица… – следует пауза.

Джеймс молча застегивает пуговицы у колен на своих бриджах. Под окном внизу заливаются лаем собаки. Пастор чувствует неловкость и пятится к двери со словами:

– Впрочем, это все пустое… пустое.

– Нет, отчего же, – говорит Джеймс. – Мы не можем расстраивать вашу сестру. – И они обмениваются улыбками. – Желаю удачной охоты.

– Не хотите ли присоединиться?

– Из меня никудышный охотник, к тому же я испытываю безотчетную нежность к зайцам. Да и нога моя, – он хлопает себя по колену, – станет вам помехой.