Ну, я думаю, что достаточно утомил любого читателя перечислением всех этих моих строительных подвигов. Ведь они продолжались в то время, когда я занимался политикой, работал в фирме, преподавал в Университете культуры и учился в Академии художеств. Сейчас сам удивляюсь, как меня хватало на все эти дела. Ведь стройки и хлопоты, связанные с оформлением и сдачей недвижимости, не прекращались никогда, о чём я ещё напишу.

Но вообще у нас были два пса и два кота. До них, ещё в квартиру на Белы Куна до рождения Ильи Тамара принесла кулёк и достала оттуда пару волнистых попугайчиков. Птички эти хоть и очень симпатичные, и маленькие, но больших хулиганов в своём доме мы не держали. Повсюду в квартире валялся разбросанный попугаев корм, гуано и пух, ну, хоть святых выноси! Терпеть это безобразие стало невозможно, и Тамара подарила попугайчиков моей маме, но и у неё они задержались ненадолго. Попытки научить попугаев говорить были безуспешны: они весело щебетали друг с другом на своём птичьем языке. Говорят, попугаи начинают говорить по-человечески только в одиночестве.

Совершенно одинокое существо появилось у нас в Горелово. Однажды я раскапывал после зимы кучу навоза. Лопата звякнула о какой-то, вроде бы, булыжник. Но оказалось, что это была черепаха, которая, видимо, сбежала от своих хозяев и перезимовала в нашей навозной куче. Мы поместили черепаху в загончик из фанерного листа с реечными перилами, который я соорудил ещё для маленького Илюши-ползунка. Кормили черепаху листьями салата и капусты. Казалось, черепаха никак, даже боком между рейками, не сможет вылезти из загона наружу. Но как-то утром мы обнаружили загон пустым – неугомонная свободолюбивая черепаха-путешественница продолжила свой путь в неизвестном направлении.

Однажды в нашу квартиру на Белградской Тамара принесла чудесное создание – годовалого сиамского кота Джима. От него отказалась соседка библиотекарши на Тамариной работе, и та предложила Тамаре взять это сокровище. Он был уже вполне взрослый, кастрированный и воспитанный кот. Ему даже не требовался особый туалет, он сам садился на унитаз и делал все свои дела, только вот спускать воду не умел. Шерсти от него тоже было немного. Питался он, в основном, варёной рыбной мелочью с овсянкой.

Красавец с огромными голубыми глазами, шоколадными лапами, хвостом и головой, он был к тому же не совсем ручным и обладал совершенно независимым характером. В нём было какое-то особое достоинство. Игры его тоже были диковатыми. Он любил, когда на него шипели, вызывая на бой, а также когда ему «чистили» морду. В таком боевом настроении он совершал дикие, очень высокие прыжки на мою дразнящую руку. Мои руки были постоянно в царапинах от его когтей. Но это были чисто спортивные бои.

Какой смелости был этот кот, можно судить по тому, что раз он, сидя на заборе в Горелово, прыгнул прямо на спину проходящей мимо овчарки и обратил её в бегство. Но никакой злобной агрессии по отношению к людям Джим никогда не проявлял, в отличие от другого моего знакомого сиамца Баси, который жил у мамы и не раз всерьёз нападал как на маму, так и на Елагина, страшно раздирая им руки и ноги.

Джимка всегда встречал нас с работы, сидя под потолком на книжных полках в коридоре. Спал он на нашей тахте поверх одеяла, устраиваясь между нами и лапами отодвигая нас друг от друга. Он прожил у нас 15 лет и умер прямо в нашей постели, вытянулся и замер. Похоронили мы его в Горелово, где он вместе с нами проживал летом. На ящике, в который я его положил, я написал: