Осветительные шашки загораются, но у одной из них парашют открылся только частично, и она снижается заметно быстрее второй, да ещё и крутится вокруг своей оси, расплёскивая вокруг себя кривой свет. Дани и я кружим чуть в стороне, каждый на своей высоте, пытаемся найти заранее выбранные ориентиры. Друг друга мы не видим, но обмениваемся данными о своём местоположении относительно осветительных шашек. Наши самолёты явно слышно с земли, и нашу деятельность заметили – трассирующие струи поднимаются к осветительным шашкам, как будто пытаясь их сбить. Шансы на это ничтожно малы, но нашим противникам патронов не жалко.

Завершив круг над «нашей» площадкой, я выстраиваю для себя картину местности и нахожу ориентиры для прицеливания. Дани, как видно, тоже – я даже не успеваю ему сказать: «Вижу цель!» – как он сообщает мне о том же и спрашивает, вижу ли её я. Отвечаю: «Положительно!» – и прошу разрешения зайти на бомбометание. Дани ниже меня, и в пике на цель мне придётся пересечь его высоту, так что лучше, конечно, это скоординировать…

Дани спрашивает, где я. Отвечаю, что южнее осветительных шашек. Он сообщает, что уже заходит в пике с севера и что я могу зайти на цель с востока на запад. Опять ухожу с головой в кокпит – надо быстро перелопатить тумблеры и переключатели системы вооружения обратно, чтобы сбросить бомбы по первоначальному плану. От всех этих переходов внимания в кокпит и обратно чувствую, что моё тело «поплыло» – вестибулярный аппарат думает, что я лечу прямо, а приборы показывают крен влево – у меня первичная стадия вертиго. Но я знаю, что делать – верить только глазам, интерпретировать лётные приборы и ни в коем случае не верить ощущениям своего тела.

Основная панель приборов «Скайхока». Фото из открытых интернет-источников

И вот, чувствуя, как будто горизонт медленно, но упорно вращается вокруг меня, и ощущая, как мышцы моей руки хотят сами по себе компенсировать это вращение, я заставляю себя найти глазами ориентир, который приведёт меня к точке прицеливания. Мне это удаётся, хотя я уже не очень-то понимаю, в каком направлении летит самолёт. Быстро перевожу взгляд на прицел – там есть линия горизонта и данные полёта – и удостоверяюсь, что я более или менее держу свою высоту. Можно планировать заход, хотя мне уже ясно, что точно с востока зайти не успею… Всё моё тело мне говорит, даже кричит, что я лечу не так, как надо. Ощущение, как будто всё подо мной всё плывёт и кружится, и хочется схватиться за стенку, чтобы остановить это кружение… Но я сижу в кабине маневрирующего самолёта, и не за что ухватиться, кроме как за то, что показывают приборы в кокпите. А они говорят, что моё положение в пространстве отличается от того, что думает об этом вестибулярный аппарат в ушах, и от ощущений моих седалищных нервов. И я, собрав в кулак всё самообладание, чтобы преодолеть этот диссонанс, отрекаюсь от ощущений своего тела и направляю самолёт к точке захода в пике. Там докладываю «Захожу!» – переворачиваюсь почти на спину и опускаю нос своего «Скайхока» в глубокое пике – градусов 60—70 ниже горизонта. Выравниваю крылья по горизонту и начинаю подводить верхнюю кромку стекла прицела к заранее выбранной точке прицеливания. Толстенное, бронированное, пуле- и птиценепробиваемое лобовое стекло самолёта и стекляшка коллумарного прицела снижают силу света, отражаемого от цели. Данные, высвечивающиеся на стекле прицела, оказываются чересчур яркими, по сравнению с самой целью, и мне приходится несколько секунд ждать, с замирающим сердцем, чтобы глаза привыкли и я смог найти свою цель в прицеле. Если нет, то придётся выйти из пике, отрегулировать прицел и начать всё с начала, а лишнего времени у нас не осталось – осветительная шашка с плохим парашютом вот-вот достигнет земли, ещё горя, и будет оттуда нас слепить, пока не погаснет… И мы потеряем драгоценное время…