– Вот это гость! Господин Михей!

Хозяева – отец семейства городской голова Михей и его жена Степанида – выбежали на крик привратника и были также немало удивлены подкидышу. Они совершенно не ожидали даже стука в дверь, ведь прежде надо было преодолеть пост охраны. Или высоченную железную ограду с так тесно прижатыми друг к другу остроконечными прутьями, что палец невозможно между ними просунуть, не то что пролезть. Привратник (а звали его Никифор) решил, что это охранник дал маху. Однако тот божился всеми святыми – мимо него не прошмыгнула даже мышь. Никифор бы не поверил, но его насторожило странное обстоятельство: дождь еще не успел смыть следы, тем более что крыльцо было под навесом, и неведомый гость должен был оставить какие-нибудь следы. Никифор и обнаружил их, но только в одном месте, как будто гость сразу оказался перед их крыльцом, а потом так же сразу испарился. Как нищенка подбросила ребенка, осталось загадкой. (В том, что это нищенка, никто не сомневался: кто ж еще на такое способен. Не могла же подбросить ребенка женщина из княжеского дома).

Ребенка распеленали и обнаружили, что это девочка. Нашли ее вполне милой и здоровой. На пеленках прочитали странные знаки: Л – L – Λ – ל – נ. И еще несколько малопонятных букв. Их смог разобрать только сам Михей, учившийся в юности в академии.

– Может, ее так зовут? Может, она дочка заморцев? – предположила Степанида.

– Это написание одной и той же буквы, только в разных алфавитах: наша буква «люди», тридевятьземельская эль, хеллинская лямбда, арабская лам, хитрованская ламед.

– Вот и назовем ее Лолой, так звали мою тридевятьземельскую подругу, – решила Степанида. Михей возражать не стал. То, что ребенок остается в их семье, было делом как бы само собой разумеющимся.

…Девочка росла своенравной и капризной. Михей и Степанида всплескивали руками: дитя растет жестокое и бессердечное! Лола все время норовила сделать Татьяне – а так звали родную дочь – какую-нибудь гадость. То кипятком вроде бы невзначай ошпарит (та еле успеет увернуться), то также вроде бы случайно толкнет с берега в реку, когда никто не видит, а то накляузничает родителям то, чего и в помине не было. За глаза (а порой, когда выводила из терпения, и в глаза) ее звали Лола-кукушонок, отчего подкидыш злился еще больше.

Приемные родители не делали разницы между родной и приемной дочерью: напротив, неродную дочь, чтобы она и намеком не догадалась, что она неродная, баловали больше. Первая конфетка ей; если у родителей нечетное количество яблок, Лоле доставалось на одно больше. Самое дорогое и лучшее платье – ей. Дошло до того, что настоящая дочь Татьяна однажды устроила истерику родителям: я вам неродная! Еле-еле успокоили. И тем не менее, несмотря на такую избалованность (а может, и благодаря ей), Лола не переставала ненавидеть свою сестру, считая, что именно ей, Лоле, должно доставаться самое лучшее. Но такая самоуверенность сыграла с Лолой злую шутку: достигнув совершеннолетия, она думала, что ей жизнь сама на блюдечке будет подносить подарки. Но на деле получилось иначе.

Однажды Михей как провинциальный городской голова был приглашен со всей семьей на Всемокшанийский светский бал, на котором, само собой, Мокшанийский кесарь должен был присутствовать со своей семьей – женой и сыном Константином, который достиг «возраста жениха» и должен был выбрать себе невесту из лучших красавиц кесаревства. Лола с ходу решила: кесаревич мой! И когда объявили белый танец, ринулась к нему со всех ног. Но Константин, танцуя с одной сестрой, косил глазами в сторону другой. Лола же на этом балу не давала кесаревичу прохода, решив, что охмурила его навеки. Представьте ее изумление, когда Константин прислал сватов, чтобы сосватать… Татьяну. Лола возненавидела сестру еще больше, а заодно и ее будущего мужа. Все домашние, напротив, от мала до велика, вздохнули с облегчением: Татьяна уходила из отчего дома в мужнин, следовательно, Лола будет ее меньше видеть и досаждать. А там, Адонай даст, сварливая сестра сама выйдет за кого-нибудь замуж. Татьяна жила ожиданием свадьбы и считала дни до счастливой даты.