– Значит, учась в университете, вы жили в самом кампусе? – удивилась Сорайя, когда я поведала ей, что уехала из дому получать образование в Университете штата Миннесоты.

– А разве во Франции или здесь как-то иначе? – спросила я.

– В Марокко, если едешь учиться в другой город, родители договариваются, чтобы ты жила у родственников.

– А когда ты училась в Лионе?

Сорайя плотно сжала губы.

– В Лион мне разрешили поехать только потому, что там живет мой дядя по отцовской линии, Мустафа. Они с женой уже тридцать лет там обитают. У него свое такси, он неплохо зарабатывает; она преподает в лицее. Так что они оба в какой-то степени вполне ассимилировались. Во всем, что не касается их обязанностей опекунов по отношению к своей племяннице из Эс-Сувейры. Весь год, что я у них жила, мы вели противоборство. Особенно когда они узнали, что я хожу на занятия не в хиджабе и даже переодеваюсь дома у одной из подруг. А о том, чтобы задерживаться допоздна, что, собственно, и стало происходить, когда в моей жизни появился Фабьен…

– Кто такой Фабьен? – спросила я. Но в это самое мгновение с балкона вышел Пол, направлявшийся в ванную, и наш откровенный разговор оборвался.

Чуть позже вечером, сидя вместе с Полом в небольшом ресторане, который полюбился нам с первых дней, я рассказала ему, что Сорайя упомянула некоего француза, с которым, как я подозреваю, она встречалась, когда год жила в Лионе.

– Мечта всех образованных марокканских женщин, – заметил Пол. – Встретить уроженца Запада, который увез бы их отсюда.

– Говоришь так, будто у тебя по этой части большой опыт.

– Разве я намекал на то, что у меня есть подобный опыт?

– Но у тебя же наверняка были марокканки, когда ты жил здесь.

– Что навело тебя на эту мысль?

– Потому что ты и сейчас очень привлекательный мужчина, а в молодости, должно быть, и подавно был красавцем. Наверняка тесно общался со своими коллегами-художниками, вращался в кругу богемы Касабланки, ведь так? Разве среди вас не было какой-нибудь милашки, которая занималась абстрактной живописью и…

– К чему ты клонишь?

– К тому, что я хочу тебя прямо сейчас.

Часом позже мы лежали в постели в своем номере и, обвивая друг друга руками и ногами, сливались в самой невероятной метрономической симметрии. Пол шепотом клялся мне в любви, обещая чудесное будущее, не омраченное тенями прошлого. А я что? Конечно, я тоже признавалась ему в любви. В любви самой подлинной и настоящей, какую я только знала.

После, когда мы отдыхали, лежа в тесной близости, соединив руки, я проронила:

– Может быть, сегодня получилось.

Потому что наше соитие произошло точно в середине моего цикла. И потому что сегодня вечером наш обычный уровень пылкой страсти поднялся до головокружительных высот.

Пол легонько поцеловал меня в губы:

– Уверен, что получилось. Наконец-то Господь благословил нас.

За окном снова заголосил муэдзин, воздавая молитвы своему Всевышнему:

– Allahu akbar! Allahu akbar!

И я подумала про себя:

Безупречная точность, сэр.

Следующие две недели я купалась в счастье. Для меня счастье – всегда скоротечное событие. Несколько драгоценных часов, на время которых вся грязь повседневного существования куда-то отступает. Ты освобождаешься от страхов и патологий, которыми, как кажется, сопровождается все, чем занимаешься в жизни. Беда в том, что, живя с кем-то одной семьей, ты также находишься в плену страхов и патологий своего партнера. Поэтому, если наступает период, когда вам обоим вдруг удается оторваться от всего негативного, что было с вами, – багаж, который вы вечно таскаете за собой… в общем, это одно из тех редких уникальных стечений обстоятельств, когда можно смело сказать: