Reste donc à brûler; vous en êtes le maître.
Mais du moins agréez l'hommage
De l'Apologue que voici
C'est moins que rien; mais Dieu merci,
Le mot m'en plaît; non pas parce qu'il est d'un sage,
Mais parce qu'il exprime un sentiment bien doux,
Sentiment propre à l'homme et propre à tous les âges,
Sentiment qu'on respire en lisant vos ouvrages,
Et beaucoup mieux encore en vivant avec vous.
I. Ксенократ[33] и воробей
Перепелятником гоним, дрожа как листик
Укрыться воробей стремился
На Ксенократовых коленях.
Философ чуткий, отгнув хитона край,
Малую пташку накрывает,
Чтоб после приютить и отогреть…
– Увы! – промолвил он, – дни всякого утечь стремятся прочь!
– Но слабым и невинным должен я помочь.
Xénocrate et le Moineau
Poursuivi par un Épervier,
Un Moineau tout tremblant vint se réfugier
Sur les genoux de Xénocrate.
Le tendre Philosophe étendant son manteau,
En couvre le petit oiseau,
Puis dans son sein le réchaue et le flatte…
"Hélas! dit – il, on en veut à ses jours!..
Il est foible, innocent… Je lui dois mon secours."
II. Соловей и летучая мышь
Не в тени благовонной лилась песнь Филомелы[34];
Ах, несчастная! В клетке златой она пела;
Плачет ночь напролёт, молча день коротая.
А летучая мышь, что кругом отирается,
Молвит ей: "Для чего так журчать мелодично,
В те моменты, когда в природе затишье?
Коль не слышит никто – к чему надрываться?
Поверьте, вся нежность во тьме потеряется;
Спой-ка завтра." – "Ах!" – ей бедняжка ответила, —
"Песнь дневная моя – предтеча дурного,
Ведь из-за неё пленница я птицелова!
С тех пор днём беспечно, увы, уж не петь мне!»
Le Rossignol et la Chauve-souris
Philoméle chantoit, non sous le doux ombrage;
La pauvre infortunée! elle chantoit en cage;
Encor c'étoit la nuit, se taisant tout le jour.
Une Chauve – Souris qui rodoit à l'entour,
Lui dit: Pourquoi cet éloquent murmure,
Quand tout se tait dans la nature?
Pourquoi t'égosiller quand on n'écoute plus?
Crois – moi, ces sons flutés dans l'ombre sont perdus;
Tu chanteras demain. Ah! reprit la pauvrette,
Mes chants durant le jour ont causé mon malheur,
Ils m'ont livrée à l'Oiseleur;
Le jour, depuis ce tems, Philomèle est muette.
III. Коза
Коза бородатая[35], денно и нощно взбираясь,
Со скалы на скалу, продиралась
Сквозь заросли, шерстью цепляясь за них,
На камнях, ветрами выщербленных,
Кто ж бороду сможет-то уберечь,
Когда до вершины обрывы одни да пропасти,
И как зубья торчат на дне обломки скал в трещинах,
Козу же опять вверх влечёт каприз мимолетности.
Слишком низко ей, коль она ещё не на вершине;
И только на пике она хочет лагерь раскинуть.
Эх, коза, дурная головушка,
Что прыжок твой шаг, что полёт прыжок,
Да неровный вышел последний шажок,
И вот кувырком да под горочку
Сверху вниз,
Той же дорогою к смерти от жизни.
La Chèvre
Dame Barbe la Chèvre alloit toujours grimpant
De roc en roc, escaladant
Maint buisson où son poil accroche,
Et donnant contre mainte roche,
Qui ne peut empêcher que Barbe à faut perdu
Gagne le haut d'un mont pendant en précipices,
Qui se termine encore en un rocher pointu
Où Barbe veut encore élever ses caprices.
Elle est toujours trop bas tant qu'il reste à grimper;
C'est au point le plus haut qu'elle entend se camper.
Dame Barbe, à la tête folle,
S'aventure et tente le saut;
Mais à ce dernier pas son pied fourchu lui faut,
Et la voilà qui dégringole
Du haut en bas,
Et par même chemin de la vie au trépas.
IV. Петушок и сорока
Молодой петушок да на шпиле у звонницы
Заприметил однажды петуха светозарного.
После многих бесплодных попыток взобраться
Хоть на край: " Как же смог молодец тот сподобиться
Чтоб вспорхнуть, – молвил, – и в выси быть аки солнце,