– Ничё, подойдут, коли ничего не случилось, жди! – Дед широко зевнул, показывая щербатую пасть. – А мне тады спать нечего ложиться. Придуть, налетять и уведуть тебя в леса дремучие, а мне за скотиной следить. Нет, нельзя уж спать. Ну, иди, пораскинь мозгами-то, стоило коровёнку хлыстом охаживать, али нет? А я покамест тут посижу, ребятишкам свистульки построгаю.

Стёпка, тяжело вздохнув, поднялся и направился к коровам. Сделал для деда задумчивое лицо, углядел графскую пеструшку, и, подойдя, погладил её по боку. Бурёнка покосилась на него недоверчиво, но покорно приняла ласку.

«Прям, как наши бабы, – промелькнуло в его голове. – Как мамка прям! Сколько отец её лупил, а она его всё добрым словом вспоминает».

Отец Стёпки пропал год назад: поехал в город, да так и не вернулся. Мать переживала долго, но и сейчас всё ещё надеялась, что он вернётся. Сёстры тоже ждали бесноватого папашу, а вот Стёпка не ждал и не хотел его возвращения. Он надеялся, что отца, наконец, всё же настигла божья кара, о которой раз за разом твердил поп. Уж сколько от него мать приняла оплеух, оскорблений, а сколько раз он почём зря хлестал её вожжами? Стёпка до последнего момента, до пропажи отца, хотел дождаться, когда он уснёт пьяным да вогнать – в горло или под ребро – нож. Ведь сколько от жестокого папашки натерпелись мать и старшая сестра, Стёпка и вспоминать не хотел, а уж рассказывать кому-то, даже друзьям, язык не поворачивался.

Мужики, которые с ним были, рассказывали, что он, как всегда, напился и начал задираться, а в городах своих задиристых забулдыг хватает. Вот и нашла коса на камень, да что-то одно раскололось, а попросту говоря, прибили где-то батьку, но Стёпка о нём не жалел. Он помнил, как отец сам учил его: «Не переживай о ком-то и не жалей никого, кто тебе не нужен, кто тебе не приятен, а тем паче – враг. Будь мужиком, радуйся, что тот обмишурился али сдох, плюнь, туда врагам и дорога – либо в лужу, либо в гроб. А нам жить, их вино пить да девок их портить. Никогда не переживай за других, сынок».

Нет, не переживал Стёпка о пропавшем отце. Наоборот, радовался и не стыдился появляться на сельских улочках. Сначала-то он им гордился: все его побаивались, лишний раз слово грубое сказать опасались. Но постепенно он понял, что в лицо сказать опасаются, то за спиной обильно льётся. От друзей Стёпка узнал, что отца считают дурнем, да и как не считать, если папаша, Алексей Макарович Луков, рубил головы курам, а сам смеялся, как умалишённый, пока курица бегает по двору без головы, забрызгивая всё кровью. А когда Телегины кололи свиней, он намеренно пускал кровь такой обильной струёй, что умудрялся вымазать себе всю морду, и даже оскаленные в усмешке зубы были покрыты коркой свиной крови. Стёпка помнил, что перед большими церковными праздниками отца с особой охотой звали на смертоубийства домашней скотины, но постепенно стали звать всё меньше и меньше, а отец пил всё больше и больше, и всё больше и больше доставалась матери, а следом пришла очередь старшей сестры. Он даже Стёпку звал смотреть и учиться, как надо держать в узде свою семью, а в особенности – баб.

Стёпка махнул головой, прогоняя противные мысли:

«Да и чёрт с ним, что мы хорошего от него видели, он мне и у Захара учиться не давал, только одно твердил, что сам научит всему, что мальцу о жизни знать надобно. Пропал и пропал, туда ему и дорога. Зато теперь я вон – работаю! Пусть копейки денег дают, но хоть как-то матери помогаю. Да и работа хороша – не бей лежачего. Вот на поле, там да, опосля спины не разогнёшь, а тут следи вполглаза за скотиной да отдыхай. И нечего о нём думать, дурне малохольном».