– Добрый вечер.

Андрюша восклицает с жаром:

– Очень рад!

В районе десяти, уезжая, Литвинский шепнул мне:

– Вика – красавица.

А Столярова, оставшаяся у нас ночевать, вошла в мою спальню и, конфузясь, спросила:

– Он женат?

– Андрей вдовец, а что?

– Очень интересный мужчина, – покраснела она, – и внешне, и внутренне, столько всего знает! Но я бы никогда не стала иметь дело с семейным человеком. Уводить мужа от жены считаю отвратительным. А вдовец… Это мне подходит.

Так что симпатия возникла у них с первого взгляда, и роман протекал просто стремительно: через пару недель после знакомства они подали заявление в загс. На свадьбе Вика казалась такой счастливой! Хотя почему казалась? Она и была счастлива сверх меры, подобное сыграть невозможно. По логике Дегтярева и его коллег выходит, что она пошла под венец с постылым человеком, чтобы сделать больно любимому, который никак не хотел развестись с женой, но я-то была на праздничной церемонии и помню, каким восторгом сияли глаза невесты, какой нежный румянец заливал ее щеки, когда подвыпившие гости хором начинали голосить:

– Горько! Горько! Горько!

Ладно, согласна, пусть Вика изображала счастье, но каким образом она ухитрялась краснеть? Это изобразить крайне сложно. Не всем актрисам, даже очень хорошим, удается заплакать в кадре, и им приходится закапывать в глаза всякую дрянь! А тут – румянец! Нет, Вика была на самом деле счастлива.

Меня позвали свидетельницей из-за того, что судьбоносная встреча будущей супружеской пары состоялась в нашем доме. После бала, когда я усаживала Вику в машину, где уже находился слегка пьяноватый и усталый Андрюшка, Столярова обняла меня, уткнулась в шею и с совершенно несвойственной ей эмоциональностью шепнула:

– Господи, дождалась! Наконец-то! Я замужем за Андреем!

У меня из глаз чуть не хлынули слезы, лишь в тот момент до меня дошло, что Вика, как все бабы, давно мечтала о счастливой семейной жизни. Нет, абсолютно не было похоже, что невеста прикидывается, любит другого, а за этого выходит лишь из глупой мести.

– Простите, – робко спросила симпатичная официантка, – вам плохо?

Я вздохнула, вот еще одна, кому не понравилось выражение моего лица.

– Нет, мне очень хорошо!

– Извините, но у вас такая гримаса… я подумала, может, желудок болит или сердце!

– Ерунда, просто ногу натерла.

– Простите, – улыбнулась подавальщица.

– Ничего, – кивнула я, – очень хорошо вас понимаю, кому охота иметь дело со скончавшимся в кафе клиентом. Объясняй потом всем, что у вас чашки изнутри не покрыты ядом.

Девушка растерянно захлопала нагуталиненными ресницами, а я пошла к двери. Поеду к Нинке Супровкиной и попытаюсь вытрясти из сплетницы всю информацию об этом Сергее Прокофьеве. Впрочем, сначала позвоню ей.

Нинка отозвалась мгновенно:

– Алле!

– Ты где? На городской квартире?

– Господи! В такую чудесную погоду? Нет, конечно, на даче.

– Я нахожусь недалеко от тебя, не будешь возражать, если заеду?

– Давай, – воскликнула Супровкина, – прикинь, у меня теперь растут розовые ландыши!

Я включила мотор. Насчет того, что я нахожусь вблизи фазенды Нинки, – чистая ложь. Супровкина обитает на Минском шоссе, а я – в начале Волоколамского, ладно, сейчас главное – попасть на МКАД.

Избушка Нинки расположена в садово-огородном товариществе с поэтическим названием «Бор». Одно время я считала, что люди, получившие тут по шесть соток, называя поселок, имели в виду лес, сосновый бор, еловый бор, зеленый бор… Но потом Супровкина объяснила мне, что кооператив создали стоматологи, и под словом «бор» они подразумевают не лес, а такую омерзительную железную штучку, при помощи которой вам сверлят зубы. Лучше бы Нинка мне этого не рассказывала, потому что каждый раз, когда я подъезжаю к ее дачке, у меня начинает сводить челюсти.