Впрочем, жаловаться пока не приходилось. Ткач с маниакальной точностью рассчитал наши запасы, составил схему расходов пищи и выдал немного денег. Он сказал, что вернется раньше, чем у нас закончится еда.

Так вот мы и живем: в маленьком четырехэтажном маяке. Ну как четырех… Последний этаж — технический. Там под сводом мутного стеклянного купола располагается здоровенный мертвый проектор, что во времена своей юности светил в ночи кораблям.

Этажом ниже — моя комната и зеркало, не подключенное к компьютеру, еще ниже — комната Юджина. На первом этаже — кухня плюс пристройка с импровизированным душем и кладовой. Помимо всего прочего именно сюда мой дружочек притащил старый телевизор, напоминающий здоровенную пухлую муху. А в руинах Фанагореи нам удалось урвать добротный диван-раскладушку, который даже почти не скрипит.

Я, конечно, говорю о тех останках Фанагореи, что лежат в коме чуть поодаль от нас. Морские ветра хорошо справляются с ролью аппарата ИВЛ, но по артериям давно ничего не протекает. Фанагорея умирала долго. Тихо. Никто и глазом моргнуть не успел, как город из жизнерадостного, полного надежд ребенка превратился в тлеющий скелет.

Говорят, это случилось за полтора года до нашего приезда. Дело, согласно слухам, в зеркале, из которого Архитектор Муравей выпустил так много памяти, что наш мир кое-где весьма существенно размыло.

Я не знаю, честно говоря, сколько тут правды. Имея некоторый опыт в сталкинге по зазеркальной Сети, я своими глазами видела эту память. Код, пишущий сам себя там, за границами наших человеческих полномочий. Алгоритмы нашей физики, цветов, идей, живых структур, эмоций и разума. Говорят, этот строительный материал бытия никогда не должен покидать свое матричное поле.

Когда мы сюда приехали, зеркало уже не работало на вход. Стало быть, на выход тоже. Мир вокруг выглядел и продолжает выглядеть как полагается: никаких признаков вмешательства в код. Никакой характерной ряби в воздухе, никаких пульсирующих оттенков и пластилиновых протечек.

Никаких аномалий, явно принадлежащих тем местам, где человеку не место.

Ткач говорит, люди просто испугались тогда. Ведь в Санкт-Петербурге махинации с зеркалами наделали немало бедствий. Кроме того Плерома… Слышали о Плероме? Это такая секта. Была. Она загнулась одновременно с исчезновением Архитектора Муравья. Больше о ней никто не слыхал. Мы с Юджиным тогда не особо интересовались всеми этими вещами, а теперь оказывается, что они могли бы спасти мне жизнь.

Да и не только мне.

Теперь, пытаясь убежать от зловещей тени своих ошибок, мы снова оказываемся в месте, пропитанном человеческим любопытством. Любопытством, нашедшим выход в экспериментах с начинкой мира. Наверное, это знание до самой смерти будет меня преследовать.

Когда солнце окончательно скрывается под жидкой поверхностью зеркальной кожи моря, я снимаю мясо с огня. Гречка тоже готова: я делю ее на две равные кучки в двух крафтовых тарелочках, отсыпав, впрочем, Юджину чуть больше. Все-таки он мальчишка, им надо хорошо питаться независимо от возраста и телосложения.

Нежный мясной гуляш, испуская горячий душистый пар, царственно венчает композицию. После чего я украшаю блюдо тертыми орехами и веточкой зелени. А сама стараюсь не думать, что все это похоже на чьи-то внутренности.

– Кира…

Юджин опять хочет забрать тарелку к телевизору.

Я выжидаю паузу. Руки трясутся, и я с силой сжимаю веки: мимолетная боль может прогнать наваждение.

– Кира!

Он рядом. Юджин выглядит совсем как человек.

Иногда что-то начинает происходить с этим местом вокруг: будто бы просыпается некий инопланетный инстинкт, который твердит, что все