Однако Ломов обратил внимание вовсе не на платье, а на блестящие карие глаза, вздернутый носик, вьющиеся темные волосы и решил, что Машенька хоть и не производит впечатления красавицы, но смотреть на нее приятно. Круглое лицо и большие уши, как у ее отца, немного портили дело, но Сергей Васильевич отлично сознавал, что он пристрастен, и был готов проявить великодушие.

«Милое создание, – думал Ломов, – должно быть, пачками поглощает книги о любви, обожает чувствительные романсы – Чигринского [5], например, – держит уйму домашних питомцев и порхает как птичка. Такие, как эта барышня, хороши только в чудесную пору беззаботной юности. Выйдет замуж и превратится в скучную, скорее всего, разочарованную женщину… и выражение лица у нее станет как у матери – уксусное».

Он перевел взгляд на Арсения и сразу же увидел, что молодой человек держится чуть-чуть в стороне от своих близких. Он стоял заложив руки за спину и время от времени вставлял в разговор приличествующие случаю фразы, но его вид Сергею Васильевичу не понравился. «Что-то его тяготит, – подумал Ломов, – он явно не в своей тарелке – почему? Какая-нибудь глупенькая дамочка сказала бы, что он выглядит донельзя романтично. От офицера в нем только выправка да пробор. Блондин, мало похож на сестру… Стоп, Базиль же был женат дважды. Ну, тогда понятно, отчего юноша избегает смотреть на Варвару Дмитриевну: она не мать ему, а мачеха. 52-й Виленский полк расквартирован в Феодосии, где Феодосия и где мы? Базиль уж точно мог бы повлиять на то, чтобы сына определили куда-нибудь поближе, не говоря уже о том, что в России полно куда более престижных полков. Или тут вмешалась мачеха?»

– Дорогая крестная, – сказал Базиль Евдокии Петровне, – поскольку вы впервые у нас в гостях, я сочту за честь показать вам дом…

Мысленно Сергей Васильевич похвалил себя за проницательность. Чем больше люди меняются, тем меньше изменяются, мелькнуло у него в голове; кажется, есть даже какая-то французская поговорка на этот счет, которую Амалия недавно цитировала [6]. Базиль и его домочадцы повели гостей по комнатам, и хозяин останавливался возле всякой картины, каждой значительной безделушки, украшавшей интерьер. С важным видом Базиль объявлял ее значение и стоимость, Сергей Васильевич хранил каменное выражение лица, отлично зная, как оно должно раздражать самолюбивого хозяина, а тетушка восторгалась. Варвара Дмитриевна и Машенька то и дело вставляли свои реплики, а Арсений упорно молчал, глядя в сторону. «Нет, – подумал Ломов, – это определенно не сплин и не модная поза; так смотрит человек, глубоко недовольный собой и всем на свете. Базиль язвил, что я военный, но сына он тем не менее отправил в армию, и похоже, что зря. Не быть этому молодчику хорошим офицером… или я не Сергей Ломов».

Тем временем один за другим стали появляться гости, приглашенные на ужин. Прибыла крупная, громкоголосая дама лет 45 с роскошными медно-рыжими волосами и ослепительно белыми плечами, отзывавшаяся на имя Елена Ивановна Устрялова. Возле ее локтя суетился мелкий невзрачный господин с усами щеткой и голубыми глазами, оказавшийся ее мужем Порфирием Филипповичем. Базиль познакомил вновь прибывших с крестной и Ломовым, объяснив, что начинал с Устряловым службу в одном департаменте и дружит с ним много лет.

«Баба хороша, – помыслил Сергей Васильевич, косясь на Елену Ивановну, – а в молодости наверняка была еще лучше. Муж до сих пор совершенно ею очарован… вон как влюбленно на нее смотрит. – Тут, что с ним бывало крайне редко, он ударился в фантазии. – Ей бы полком командовать: голос такой, что кони небось шарахаются. Женщины с таким голосом кажутся уверенными в себе и способны без труда поддержать любой разговор, хотя на самом деле больше всего любят перемывать косточки своим знакомым. Стоит таким, как Елена, найти благодатный источник, и они долго не уймутся… Прислуга ее обожает, даром что она командует домом и не упускает ни одной мелочи. Муж живет в ее тени и совершенно этим удовлетворен. За глаза над ним, вероятно, подсмеиваются, а в глубине души просто завидуют».