Я радостно закивал и стал показывать пальцем то на рисунок, то на нее – мол, это ты, ты! Она сложила ладошки и послала мне воздушный поцелуй. Мол, спасибо! Потом прочла надписи и радостно начала тыкать в «Добро пожаловать!» и хлопать в ладошки. Неужели она говорит по-русски? Она махнула рукой, показала пальцем на себя, потом начала изображать, как будто водит пером. Напишет мне? Я тоже похлопал в ладоши. И закивал головой, как полоумный.

Потом она снова махнула кистью руки, призывая к вниманию. Показала пальцем на себя, потом «прошлась» пальчиками, как будто человечек идет и показала пальцем за спину. Я изобразил максимум огорчения. Сложил молитвенно руки.

Она рассмеялась, потом замерла, будто прислушалась. И, послав мне воздушный поцелуй, исчезла – закрыла фонарь. Снова темнота заклубилась, поползли пятка по стеклу, и оно начало светлеть и отражать, как нормальное зеркало, меня и мою комнату.

Я схватил видеокамеру и поставил на режим просмотра только что снятое видео. Ну что я могу сказать? Прекрасно получилось. Кадры с гримасничающим перед зеркалом идиотом со спины и отражением его с лица вышли превосходно. А больше – ничего.

Проснулся я от дивного аромата. Нет, не серы. Благоухала банка из-под сайры. Даже во сне приснилась, проклятая рыбина. Может, и не сайра, а мойва. Или корюшка… Противно улыбалась и вертелась на тарелке.

С этой сайрой… Ох. Бабуля у меня экономная. Когда они с дедом ходили (до ковида) по магазинам, дед старательно выбирал консервные банки с колечком, за которое дернешь – банка и открылась. Но они дороже «обычных», которые открывашкой ковырять надо. Бабуля острым взором выглядывала в тележке «дорогие» банки и меняла на такие же, «обычные». Дед ворчал:

– Ну удобно же!

Бабуля громко парировала:

– Что у меня – рук нет, что ли!

Про руки. Когда дело доходило до вскрытия банки, на весь дом (а если на даче, то на оба этажа и участок в четверть гектара) раздавался громкий бабушкин крик:

– Гриша! Гриша! Банку открой!

Гриша – это дедушка. Когда я был маленький, меня посылали «отыскать этого глухого пня», а когда подрос, бабуля расширила список:

– Са-ша! Са-ша! Гри-ша!

Говорят, что я так и научился складывать слова в фразы. Долго не мог начать. Слова говорил, а в предложения их не складывал. И вот, наслушавшись бабулиных воплей «Гриша! Вынеси помойку!» не выдержал, прибежал к деду и завопил:

– Гиша, выси помоку!

Вот вам и польза.

Еле дождался я ее прихода. Нарисовал все, что «задали» на «малопочтенной работе», изобразил ее в разных видах – на лошади, танцующей, просто как я ее вижу через зеркало. Все развесил, сел ждать. В этот раз она пришла гораздо позже, у нас уже ночь была на дворе.

Снова заклубилась тьма в зеркале, я включил видеокамеру, несмотря на первую неудачу и стал вглядываться в потусторонний мир.

В этот раз коридор за дверью, в которую она входила, был почти не освещен, фонарь она открыла, только когда подошла к своему «окну». Увидела меня, заулыбалась. Отошла в темноту, вернулась с толстым фолиантом в кожаной обложке. Вытащила из поясной сумочки, похожей на мешочек, карандаш (я бы его назвал «угольный», я рисую такими), вытащила свернутый в рулон лист бумаги, развернула его и торжественно разгладила на положенном на колени фолианте. Лукаво посмотрела на меня и приставила пальчик к стеклу. Я тут же прижал свою ладонь. Она беззвучно рассмеялась и ткнула пальчиком в мою ладонь.

Меня осенило. Не поиграть ли с ней «в ладушки»? Хлопнул в ладоши, приставил правую ладонь к зеркалу, потом еще раз, приставил левую. Она обрадовалась, как дитя, и стала повторять за мной, да как ловко! Минуты через две удивленно покачала головой и прижала обе ладошки, я – свои. Мы смотрели друг другу в глаза, и я чувствовал, как между нами прискакивает искра – так бывает между малознакомыми людьми, когда они наконец рискнут посмотреть пристально в глаза друг другу. Иногда узнают «своего».