Проще поменять ребенка, чем воспитать уже испорченного.

Как-то раз я стригла цветы на заднем дворе и заметила нашего бывшего водителя. Он стоял у обочины и махал мне рукой. Хотя мама говорила, что он сошел с ума и наверняка с дефектом, водитель не казался страшным. Поэтому я подошла ближе и поздоровалась.

Мне было уже семнадцать, я не привыкла бояться кого бы то ни было.

Водитель сказал, что вспомнил о моей маме. Его не отпускают жуткие воспоминания о дефектных детях, которых мама заменяла, будто они были севшими батарейками. Он спросил, почему я все еще живу к этом доме? Почему меня до сих пор не признали дефектной?

Я ответила, что все дело в ностальгии. Мама скучает по прошлому, перебирает ссылки, которые остались на память от бабушки. Она любит просто так разглядывать меня, ощупывать лицо, водить пальцами по рыжим волосам. Что-то она чувствует, глядя на меня. Поэтому позволяет слишком громко хлопать дверью или не всегда мыть посуду сразу после еды.

Водитель сказал, что ностальгия – это хорошо, просто замечательно, а потом спросил, знаю ли я, что моя мама сошла с ума?

Я ответила, что, да, мама свихнулась много лет назад.

Мне еще не было и десяти, когда мама начала приезжать домой в компании с каким-то мужчиной, которого звала мастером по лицензированию на все руки. Мама поднималась с ним на второй этаж и позволяла себе греметь, шуметь, кричать, стонать. Никто все равно бы не повез ее на удаление, никто не сказал бы, что у нее дефект.

Когда она спускалась со второго этажа, абсолютно обнаженная, потная, с растрепанными волосами, мне хотелось вопить от ужаса. Потому что я знала, что произойдет дальше – за ее спиной возникнет тот самый мастер по лицензированию (толстоватый ухмыляющийся коротышка). Он будет говорить, что ему нужен лицензионный материал, что очень сложно получить сертификацию, поскольку хорошие, здоровые дети нужны для престижа, а дефектных становится очень мало. А мама, спустившись, будет осматривать детишек туманным взглядом, выберет одного, потреплет по волосам и скажет мастеру: «Забирай этого». Он заберет, облизнувшись. А я буду стоять с колотящимся сердцем и каждый раз гадать о том, когда же мама потреплет по волосам меня.

Водитель слушал внимательно, а потом ответил, что моей маме нужно лечиться. Ни одна нормальная мать никогда не отдаст своего ребенка на удаление. Пусть он будет хоть сто тысяч раз дефектен. Даже в мире, где человеческая жизнь перестала цениться.

Он взял меня за плечи и сказал:

– Знаешь, я прямо сейчас пойду в дом и разберусь с ней! Хочу нормально спать по ночам!

Я попыталась возразить, но водитель направился через двор, сминая тяжелыми ботинками изумрудную траву газона. Он зашел в дом, хлопнув дверью, и я слышала, как он ходит внутри, пугая детей своим присутствием, кричит, зовет, угрожает. Под его ногами скрипел дощатый пол.

Я зашла следом, остановившись на пороге. Собрала вокруг себя семерых испуганных сестер и девятерых возбужденных братьев. Со второго этажа спустился запыхавшийся водитель. У него раскраснелось лицо, обвисли седые усы.

– Где она? – пробормотал он. – Скажи!

Тогда я ответила:

– Мама умерла. Бабушкин «бегунок» выжег ей мозг несколько ночей назад. Мама отправилась в виртуальное путешествие и не вернулась. Вы опоздали.

Водитель тяжело сел на ступеньку лестницы, погрузил пальцы в редкие и тоже седые волосы.

– Какой кошмар, – сказал он. – Я много лет думал о том, как приду в этот дом и освобожу всех вас. Мне снились твои рыжие волосы. Я надеялся, что как-нибудь смогу сказать, что вы все свободны.

– Вы и сейчас можете это сказать.