Меч в моей руке потёк каплями, но одна сторона пока остра, а лезвию ещё хватает длины. Этот меч не имеет имени. Значит, его нельзя заговорить.

Кожа моя пошла трещинами, но это не те трещины, которые могли бы остановить меня. Уж крови-то точно нет.

Ты будешь плакать кровавыми слезами, обещала волчица; ты побежишь в ужасе, сказал мне тот, огромный, прижавшись ко льду.

Теперь все они позади. Впереди лишь Гварда, и он смотрит на меня. Я вижу четыре смазанные точки, оранжевые, как настоящее пламя. Когда он поводит головой, за ними тянутся огненные нити. Наверное, он мог бы начертать слово в воздухе, просто двигая мордой, если бы додумался. Ему сейчас трудно. У него больше нет огня, а моя сталь ещё при мне. И не только она, что важнее. Интересно, какой здесь запах? Я не знаю. Не чувствую. Здесь и воздуха-то почти нет, а тот, что был – выгорел.

Пепел уже не летает, только редко падает с туманной высоты.

А вот и птицы отстали.

…За городом изгнанных, именуемым Миртва, встретил я рагану Теорезу, колдунью и божницу. Я не узнал её сразу, да и она меня, но там, при Миртве, пала моя тайна. Не имя, но суть.

Скорее всего, позже Теореза отправила птицу к Олефиру, что, как Божья гончая, летел уже по моему следу на своём медном коне. Того выковали ещё под присмотром самих Богов, прежде чем они покинули мир, наказав беречь бесчисленные заветы.

Мне бы не помешал такой, ибо лошади отказывались носить меня; уж животные-то чуяли. И потому я шёл пешком, пешком же вошёл и в город, где обрёл немногое и утратил нечто.

А было это так.

Я уже миновал обвалившиеся сизые башни, заплетённые багряным плющом, и пустую узорную мостовую главной площади и приближался теперь к западным окраинам города. Он был невелик, и покинутых домов я видал достаточно – мало кто хотел жить так близко от Закоты. Не так уж много вёрст отделяло Миртву от края карты, который многие считали и краем бытия человеческого; и ещё меньше – от земель, признанных божниками заповедными. Это было последнее селение на моём пути. Его основали некогда изгнанники королевства, и теперь ещё в Миртву ссылали провинившихся перед короной, хоть она давно уже была в руках у божников, а не на голове законного продолжателя династии.

Впрочем, до короны мне не было дела. Она никогда не могла стать моей, а значит, не могла и волновать меня. У меня имелись другие цели. Я был фигурой, которая намеревалась пересечь доску для игры не затем, чтобы вырасти в ранге, а чтобы нарушить все правила, шагнув за край доски.

На улице, протянувшейся по склону, на усыпанной золотом мостовой, я поднял яркий лист, на который едва не наступил. Зелёный. Может быть, последний зелёный лист всей этой осени.

Я подобрал его, почти не веря удаче. Только час назад птица с лапкой, перевязанной лентой, настигла меня. Лента была зелёной и совсем небольшой, но я забрал и её вместе с письмом, прежде чем отпустить птицу. Я положил ленту в сумку, рядом со склянками, чтоб была под рукой.

Я сжал черенок забранными в железо пальцами, думая, как сохранить лист в походе. Мне предстояло идти всю ночь, а прошлая выдалась морозной; и солнце уже наливалось малиновым, сваливаясь в зимний закат. Я чувствовал, что снег близко. Не сегодня, так завтра эти земли заберёт белизна, и мне негде будет добыть зелени, которая так нужна.

Если бы я знал об этом до начала пути. О, и плащ мой был бы зелен, и доспех, и рукоять меча я покрыл бы зелёными камнями. Да я б лицо выкрасил в зелёный цвет, если б ведал.

Теперь приходилось довольствоваться малым.

– Зачем тебе лист, рыцарь? – спросил меня человек, проходивший мимо.