– Ну что, скоро всё твоя школа. Пол-года и… всё.

Эдвин кивнул, думая о своём.

– Стало быть, думать надо.

Эдвин поднял глаза на отца, пытаясь проникнуть в смысл сказанного. Но не проник.

– Ну и что надумал?

Генри направил свой сверлящий взгляд прямо на сына. Эдвин опустил глаза и пожал плечами; мысли его рассеялись, как туман под жгучим калифорнийским солнцем, и он сосредоточился на макаронах с сыром.

– Или ты думаешь всё на нас переложить, да? У нас вот маленькая растёт, о ней думать надо, -Генри кивнул на Тину, заставив и её уткнуться в тарелку. Эдвин машинально взглянул на сестрёнку, отметив, как вытянулись за последние годы её руки и шея. Он не знал, куда деваться от пристального взгляда и вопросов отца, а встать и уйти к себе в комнату боялся. Вступилась мать.

– Ну что ты на него насел в самом деле. Пойдёт в колледж, как все, отметки у него хорошие, чего тут думать.

Она напала на свои макароны, перемешав их как неприятельские ряды и кинув в рот целую роту.

– Ага, как все. Из родителей тянуть. Год за годом, как все, глядишь, как-нибудь всё устроится, как у всех.

Подавшись назад, он отклонился на спинку стула, глядя на Эдвина с вызовом, стараясь подкараулить его взгляд, устремлённый в тарелку; и как только, не выдержав тяжёлой удушливой паузы, Эдвин робко поднял глаза, Генри нанизал их на стальные буравчики своего взгляда и тут же выпалил,

– А? Ты так про себя думаешь? Родители, мол, всё устроят, а ты так, пассажиром. Плохо-ли.

Эдвин побелел, осознав, что и впрямь, сам того не зная, он так и думал. Он втянулся в себя, как черепашка в панцирь, не в силах ни пошевелиться, ни думать, и две нечаянные предательские слезинки выкатились из-за нижних век и сбежали на подбородок. Заметив их, Тина взглянула на отца вупор расширенными посветлевшими глазами, и щёки её пошли бардовыми пятнами, дыхание участилось, что было заметно по трепещущим ноздрям. Мать перестала жевать и повернула к Генри свою бизонью голову и, в отличие от Тины, глаза её потемнели, словно налились свинцом. Генри тяжело перевёл дыхание, сжимая подлокотники стула, так что костяшки и подушечки его пальцев с обгрызенными по мякоть ногтями побелели.

– Ладно, сын, не обижайся. Я за тебя, о твоём будущем беспокоюсь.

Он посмотрел вокруг на всех по очереди и остановился на жене.

– Я о его будущем беспокоюсь. Или ты хочешь, что б он всю жизнь бублики подавал? Или как я говно бульдозером месил?

– Почему бульдозером? У него голова хорошая. В колледж пойдёт, образование будет.

– В колледж? А на какие растакие? И потом в долгах вот посюда.

Он резанул воздух у бровей ребром ладони. Зависла пауза. Генри придвинулся обратно к столу и завозил вилкой в тарелке, как будто закончив разговор.

– Я тебе дело советую, -обратился он к Эдвину, безуспешно пытавшемуся провалиться сквозь землю, -подумай об армии. И делу обучишься за бесплатно, и деньги на учёбу дадут… А понравится, карьеру сделаешь.

– Какая армия! -всплеснула руками мать, -Ты что говоришь-то. Вокруг посмотри, что в мире-то делается. Кругом война. Ирак, Сирия, Корея, даже две, Иран, Китайский пролив… этот. И это только начало. А если его убьют?

– А если нет?

Мать не сразу сообразила, что на это сказать.

– Их на мотоциклах больше гибнет, чем на войне. Это факт. Подсчитали.

– Что ты на него насел. Дай ребёнку поесть спокойно. У него голова хорошая… Сам разберётся.

– Я что, есть ему не даю, -поднялся из-за стола Генри и, направляясь к дивану, походя похлопал Эдвина по спине, -Ты, сын, думай, думай. От жизни не спрячешься.

С того дня Генри будто забыл об этом разговоре, так что Эдвину казалось, что не будто, а в самом деле, но ещё долго избегал он разговоров с отцом, на всякий случай.