– Ребенок тут. Теперь бы мать дождаться.

– А ты уверен, что она сюда придет? – спросил мускулистый.

– А где ей еще искать такого сообразительного сына? Только здесь.

– Думаешь, она его ищет?

– А ты бы не стал свое дитятко искать? – спросил угрюмый. – Хотя… Ты бы не стал.

– А зачем нам малец-то? – тихо спросил второй. – Давай его пристрелим. Я прямо отсюда могу. – Он любовно погладил ложе большого самострела со спущенной тетивой и толстой короткой стрелой, уложенной в специальную канавку. – Или ножичком… Мочи уже нет за ним таскаться. Меня баба уже достала совсем, чума иерихонская…

– Труба, – поправил его угрюмый.

– Что? А. Ну да. Замучила, говорю. Дома, мол, тебя не бывает. Небось, к девкам ходишь, говорит.

– А что, не ходишь? – спросил угрюмый.

– Да хожу, но дело-то не в этом совсем. Все время ведь за ним ходим. Вчера, позавчера, третьего дня! Затемно в дом вваливаюсь, так она…

– Тихо! – оборвал его угрюмый. – Едет кто-то.

В лесу глухо застучали подковы.

Мускулистый человек ухватился за тетиву и, вздувая на шее жилы, потянул ее на себя. Скрипнул взведенный курок.

– Если она не одна, то, как только с сыном обниматься начнет и обо всем забудет, вали охрану. Да живо. Чтоб пока одна стрела летит, другая уже на изготовку была. А я по кустам бегом, поближе. – Он понянчил в ладони рукоять длинного тяжелого клинка. – А если одна, цель в коня.

– Не одна. Слышь, лошадей сколько?

– Слышу, – отозвался худой. – Ого!

Из-за поворота выехали четыре крепких всадника на добрых скакунах татарских кровей.

– Ох, в бога душу мать!.. – замысловато выругался худой. – Бежим отсель. Скорее.

Он вскочил и зайцем запетлял меж голых колючих кустов. Товарищ, пригибаясь, потрусил следом.

Заслышав удары копыт о мерзлую землю, мальчик воспрянул духом, но тут же сник. Испугался. Всадников было несколько, поступь коней – грузная, боевая. Тихо, но различимо позвякивали доспехи. Возможно, мама отыскала каких-то друзей, которые согласились ее проводить, но вряд ли. Зная ее характер, стоило ожидать, что она появится одна, тихо и незаметно, в мужском костюме и черной маске, а не во главе целого кавалерийского полка.

Всадники приближались. Мальчик юркнул за карету и притаился в невысоких кустах, стараясь дышать в мешковину, чтоб пар изо рта не выдал его присутствия.

Первым из-под сени деревьев выехал высокий статный воин в блестящем порубленном панцире и круглом шлеме-каскетке. За ним следовал плотный мужчина в легкой кольчуге. С его левого плеча небрежно свисал короткий полушубок, сметанный по русскому обычаю мехом внутрь и крытый дорогим бархатом. Подкладка переливалась теплыми медовыми оттенками – не иначе соболя. Такое одеяние стоило, наверное, целый воз золотых дублонов.

За ними ехали еще два воина в высоких богатырках и кольчугах, набранных из крупных колец. За спиной у каждого висел круглый деревянный щит с железным умбоном, в руках – короткие кавалерийские копья с красными султанами под наконечниками.

Всадники остановились около кареты, передний легко спрыгнул с коня и присел на корточки, внимательно рассматривая следы вокруг. Потом он поднялся и зашарил взглядом по высокому пригорку. В руках у него как будто сам собой появился маленький итальянский арбалет с резным ложем. Один из замыкающих поудобнее перехватил пику, второй наложил стрелу на костяной степняцкий лук.

Мужчина развернул коня и медленно двинул его прямо к тому кусту, за которым притаился мальчик.

– Выходите, молодой человек, не надо прятаться, – произнес он по-испански с сильным акцентом.

Мальчик подошел к нему совсем близко и только тогда заметил, что на его левой руке нет мизинца.