Так или нет, на его долю всегда выпадали самые неприятные поручения. Например, судить вельтерсные матчи в сырую погоду и расставлять сети нуднейших чар, чтобы студенты не шастали по колледжу после отбоя. (Делая это, он понял, что мог не бояться быть пойманным, когда сам был студентом. Чары были такие хлипкие и вызывали ложную тревогу так часто, что на сигналы почти никогда не обращали внимания.)

В Ботани-Бей он отправился на следующий день сразу после занятий, не питая слишком больших ожиданий. С Хэмишем Бексом он ни разу не разговаривал и не знал, что он за человек. С одной стороны, этот афроамериканец родом из Кливленда был довольно молод по брекбиллским стандартам, лет тридцати пяти, с другой – невероятно претенциозен: одевался в шотландский твид и курил трубку в виде головы турка. В реальном мире он единственный из знакомых Квентина носил брюки-гольф; из-за всего этого раскусить его было трудно, чего он, вероятно, и добивался.

По крайней мере, Квентин наконец-то нашел предлог побывать в оранжерее, изящном викторианском сооружении из стекла и металла, казавшемся слишком хрупким для северо-восточной зимы. Внутри этого теплого пузыря, на влажном цементе, содержались в горшках растения всех форм и размеров. Профессор Бекс, крепкий и коренастый, проявил к Квентину столь же мало интереса, как и остальные коллеги, и был явно недоволен, что ему помешали: он стоял, запустив руки по локоть в глиняную кадку с землей. Но тут Квентин раскрыл бархатный футляр, и страница тут же выскочила наружу, как серебристая рыбка из невода.

– Живая, – одобрительно молвил Бекс, зажав в зубах трубку. Он вытер руки тряпкой и с помощью заклинания, которое Квентин не успел отследить, зажал страницу в воздухе, как между двумя листами стекла. Высокотехничная магия, не совсем для ботаника. – Далеко же от дома ты забралась. Откуда она у вас?

– Если скажу, вы все равно не поверите. Узнаете это растение?

– Нет. Оно реальное? Зарисовано с натуры?

– Понятия не имею. Может, вы скажете?

Профессор Бекс рассматривал рисунок минут пять – сначала близко, чуть не носом в него уткнувшись, потом с расстояния в один ярд, потом через всю комнату, для чего ему пришлось передвинуть стол, уставленный рассадой в кассетах из-под яиц. Потом вынул изо рта трубку и сказал:

– Сейчас я произнесу слово, вам незнакомое.

– Слушаю.

– Филлотаксис.

– Я его точно не знаю.

– Это термин, обозначающий расположение листьев на стебле. На первый взгляд оно хаотично, в действительности представляет собой математическую последовательность. Обычно Фибоначчи, иногда Люкб. Листья этого растения не подчиняются ни той, ни другой – значит, перед нами весьма экзотический экземпляр.

– Или неверный рисунок.

– Да, если следовать бритве Оккама – но… Существующее в природе растение не так-то просто неверно зарисовать. Уверены, что не хотите сказать, откуда оно?

– Хотел бы, да не могу.

– Ну что ж. Сопроводительную хрень уже прочитали?

– Работаю над этим.

Бекс освободил страницу и поймал, не дав ей упасть. Его она слушалась лучше, чем Квентина.

– А не выпить ли нам?

Единственным возможным ответом был утвердительный. Бекс достал стограммовую бутылочку виски из-за горшков, где, как видно, спрятал ее, когда вошел Квентин.

Так сломался незримый барьер между Квентином и его коллегами – во всяком случае, одним из коллег. Выяснилось, что Хэмиш в учительской гостиной популярен не больше Квентина – если за одним из них числился какой-то неведомый грех, то же относилось к другому. Их объединяла общая радиоактивность. Квентин стал регулярно захаживать в теплицу после дневных занятий, чтобы клюкнуть с Хэмишем перед ужином.