– Я смотрю, идут двое, как роботы, шлемы такие – лица не видно, – боевик подошел, восхищенно поцокал языком. – Американский костюм?[7]

– Ну, – поднимаясь, коротко произнес Казак.

Дальнейший разговор прервал звон разбитого стекла и отчаянный визг из ближайшего дома.

– Там… Э… – замялся боевик, который разговаривал по-русски, но Казак его уже не слушал.

– Займи их, Бурят, – приказал товарищу по внутренней радиосвязи и побежал к двери.

– Доунт мув! – произнес сзади голос с ужасным акцентом.

Казак кубарем вкатился в помещение через выбитую молодецким ударом ноги дверь. Через миг перешел у стенки в положение для стрельбы с колена. Автомат щупал пространство коротким стволом.

Полутьма после ярко освещенной улицы не стала помехой. Умный шлем мгновенно вычленил картинку. У противоположной стены на куче тряпья барахтались двое камуфляжных, один со спущенными штанами. Они отчаянно боролись с кем-то, находящимся под ними.

– Стоять! Уроды, – негромко, со злостью рыкнул Казак.

Барахтанье прекратилось. Выпучив глаза, исламисты вскочили, один поспешно натягивал штаны, но схватить оружие не забыли. Битые волки! Растрепанная девчонка – невысокая жгучая брюнетка, вряд ли больше шестнадцати лет, изо всех сил вжималась в стену, сквозь превращенную в лохмотья одежду белело тело. На худом лице неподвижные блюдца застывших глаз, сжатые в ниточку губы побелели. Девчонка походила на брошенного щенка, готового к последней битве за жизнь.

– Прелюбодеяние, – негромко сказал Казак, – это харам[8]. У нас за прелюбодеяние Али-паша приказывает побивать грешника камнями до смерти. А как у вас?

– Слюшай, э-э… – протянул, преданно «поедая» грозного гостя глазами, один из камуфлированных, тот, что натягивал штаны, – слюшай, зачем харам? Зачем камнями? Может, договоримся? Э-э?

Напарник «голоштанного» гортанно затарахтел на своем языке, словно проворачивал тяжелые жернова.

– Он говорит, – с готовностью перевел первый боевик, – если доблестный воин в претензии, то мы можем уступить девчонку.

Это предложение решило всё. Такие подонки не должны жить.

– Вы воины Аллаха и не должны себя осквернять! – повелительно произнес Казак, забрасывая автомат за спину, рука упала на пояс. С тихим, довольным шелестом вылез дедовский кинжал. Дед по материнской линии – старый казак – учил владеть и шашкой, и кинжалом.

– Хороший кинжал, – похвалил «голоштанный». – Рэзать девку будешь?

– Ага, – подтвердил Казак, подшагивая поближе и одновременно бросая по внутренней радиосвязи: – Мочи их!

Рука с кинжалом, словно камень с пращи, полетела снизу-вверх и врезалась в шею «голоштанному». Добрый тесак из доброй стали глубоко вспорол горло, перерубил хрящи почти до позвоночника, «нарисовав» на шее бандита еще один рот. Кровавый. Боевик не успел еще ни удивиться, ни понять, что он уже мертв, как Казак повернулся ко второму боевику, еще только поднимающему короткий автомат, что-то типа «Узи».

С улицы донеслась хлесткая автоматная очередь.

Первый выронил пистолет, орошая пол кровью, начал заваливаться на пол.

Перехват рукояти. Второму кинжал с отчетливым хрустом воткнулся в бок по самую крестовину и тут же вышел из тела. Боевик потрясенно захрипел, что-то рявкнул и медленно опустился на пол.

Казак повернулся к двери: как там напарник? Тут все закончено.

Сухой треск выстрела. Обожгло плечо.

Повернулся.

Девчонка с крепко зажмуренными глазами давила на спусковой крючок пистолета.

Сил хватило, чтобы, уйдя с линии выстрела, ногой ударить по пистолету. Тот ударился о стену, глухо упал на пол.

Умный комбез сжал форму на плече, блокируя кровоток, но плечо намокло, покраснело.