– Батя прислал… – фальшиво залопотал Барбарис, протягивая ведро. – Просил, как обычно…

– Заходи! – заметно приободрился Карасев.

Заперев ворота, он перехватил ведро и свистнул своего пса Байконура, у которого были желтые, спившиеся глаза.

Мы пошагали по тропинке вдоль забора. Кругом рос чертополох и стояли вагоны. В пустое синее небо скучно торчали ободранные семафоры. Байконур молча брел за нами в высоченной траве, как подводная лодка.

– Дядь Мить, – окликнул я Карасева, – вас еще не выследили шпионы диктатора?

– Не, Вовка, – сказал он. – У них квалификации не хватает.

Мы вышли к свалке металлолома. Все здесь проржавело до дыр. Сбоку аккуратно стояла летающая тарелка дяди Карасева, очень напоминающая трактор «Беларусь», но без колес.

– Дядь Мить, – опять спросил я, – а вы правда на ней из созвездия Геркулеса прилетели?

– Правда, пацаны, – серьезно ответил Карасев, откинул кожух и высыпал картошку в специальную дырку. – Хотя может, и из Козерога. Я еще плохо в вашем небе разбираюсь.

Он залез в кабину, протер рукавом мутные циферблаты и нажал на рычаг. Затарахтел мотор. Густой сивушный дух пополз во все стороны. Байконур со стоном зевнул и лег на засаленную землю.

– А почему ваша тарелка самогон гонит? – спросил Барбарис, не обладавший зачатками поэтического мышления.

– Он, пацаны, в еенном двигателе как смазочное масло, – пояснил Карасев, выколачивая из ведра земляные крошки. – Раньше-то, в Козероге, я не знал, что его пьют, а здесь узнал. Двигатель мне сейчас не нужен, а эту систему я эксплуатирую.

Он поставил ведро, достал шланг, купленный в прошлом году у артельщика Полубесова за литр сивухи, и опустил его в ведро. Потом подкрутил вентиль-барашек и присел на ящик. Мы с Барбарисом тоже сели.

– А Байконур пьет? – спросил я.

– Все пьют, – ответил Карасев. – Подрастешь, и ты будешь. Одиноко мне, пацаны, вот я Байконура и приучил.

– А как же друзья?.. – я забросил удочку насчет Меркина.

– Стараюсь в одиночку, – ответил Карасев. – Боюсь шпионов.

– Так вообще не пейте, – сказал Барбарис.

– Молодой ты еще, Борька, – грустно произнес Карасев. – Жизни не понимаешь. Для меня, может, это идейный принцип.

– Какой еще принцип?.. – буркнул Барбарис и качнулся.

Я тоже почувствовал, что все поплыло – кабина трактора собралась взлететь в созвездие Козерога, застенчиво засветившееся на небе, у Карасева неудержимо отрастали перепончатые уши и глаза вылазили на стебельках, а Байконур парил в невесомости все в той же лежачей позе.

– Такой принцип! – задиристо крикнул Карасев. – Я знаешь, кем раньше был? Знаешь?! Я лайнер-лейтенантом был, и орденов у меня висело, как у… как у… – он потряс свой ватник за грудь, – как у Гагарина!.. Я профессиональный разведчик был и повстанцев выслеживал!..

В ведро из шланга потекла тоненькая струйка.

– Выследил?.. – спросил я, плавая в сивушном тумане и уже плохо ворочая языком.

– Пацаны во мои милые, глупые!.. – Карасев обнял нас и попытался заплакать. – Да ведь их хрен выследишь!.. Они вот где-то здесь замаскировались, а где, ерепена крача, непонятно никому!..

Я с трудом припомнил, зачем сюда приперся.

Карасев дрожащими руками приподнял ведро и хлебнул через край, а потом немного плеснул в миску Байконура.

Барбарис спекся и задремал, подперев кулаком щеку и поставив локоть на колено.

– Дядя Карасев, – твердо сказал я. – Я у тебя что спросить-то пришел… – голова моя пылала. – Самое главное… Это… Ты мне скажи: повстанцы – они кто?!

– У меня знаешь, какая кв-в-валификация?.. – спросил Карасев и потряс меня за плечи. – Я с этой самогонкой так з-замаскировался… Другой агент сто лет учиться будет, как под землянина подделаться, а я уже… Уже!.. А диктатор наш галактический, ерепень крачовый и крача ерепенная, разжаловать меня хотел!..