– Извините, – пробормотала она, – если я сказала что-то не так…

Джей оттолкнул миску, знакомое чувство горя заполнило его целиком, подступило к горлу.

– Вот, – предложил сосед.

Он вытащил из складок штанов кожаную бутылку и плеснул немного поверх недоеденной каши в миску Джея.

– Капля барбадосского рома – самое то, чтобы придать вкус этому вареву.

Он налил и себе немного, перемешал с кашей и взмахнул ложкой.

– Ешьте, – сказал он с грубоватой добротой. – Это не та земля, где можно ходить голодным и оставлять еду на потом. Ешьте и пейте. Здесь никогда не знаешь, когда доведется поесть снова.

Джей придвинул миску, перемешал кашу с ромом и попробовал. Вкус заметно улучшился.

– Девочка водит меня туда, где есть деревья и растения, – сказал он им обоим. – Повторяю, я коллекционер. Ни губернатор, ни господин Джозеф не смогли порекомендовать никого другого, кто согласился бы мне помочь. Но она хорошая маленькая девочка. Она немногим старше моей дочери. Думаю, ей чуть больше тринадцати лет. Она отвела меня сегодня в лес, потом спокойно ждала, пока я не закончу работу, и показала дорогу домой.

– Ее мать шлюха, – презрительно бросила хозяйка.

– Пусть, но она-то всего-навсего маленькая девочка, – твердо сказал Джей. – И уж я ее не обижу.

Женщина покачала головой:

– Они не такие, как мы. И она такая же маленькая девочка, как моя молодая сучка мастифа. Когда придет пора, она будет совокупляться, как животное. Эти дикари – наполовину звери.

– Вы так плохо говорите о них из-за своих потерь, – справедливо заметил второй постоялец.

Он кивнул Джею:

– Госпожа Уитли потеряла мужа и ребенка во время восстания двадцать второго года. Она не забыла этого. Никто из тех, кто был здесь в то время, не сможет такого забыть.

– Что произошло? – спросил Джей.

Женщина опустилась на скамью напротив и подперла ладонью подбородок.

– Они свободно заходили в Джеймстаун и днем и ночью, – сказала она. – Их дети оставались в наших домах. Наши мужчины охотились вместе с ними. Снова и снова нам угрожала гибель от голода, но торговля с индейцами спасала нас: они продавали зерно, рыбу, дичь. Они научили нас, как сажать кукурузу и все остальное. Научили нас, как собирать урожай и готовить еду. Мы бы сто раз все погибли, если бы они не поставляли нам продовольствие. Викарий хотел открыть школу для индейцев. Мы собирались учить их жить по-нашему, по христианским обычаям. Они должны были стать подданными короля. И ничто не указывало на приближение беды, не было ни малейших признаков опасности. Вождь возглавлял племя уже много лет. И он ходил по Джеймстауну так же свободно, как любой белый. Его сын был у нас в заложниках, и мы ничего не боялись. Ничего.

– А зачем же тогда нужны были заложники? – удивился Джей.

– Не заложники, – быстро поправилась она. – Приемные дети. Наши крестники. Дети, о которых мы заботились. Мы обучали их жить по-нашему. Хотели, чтобы они перестали быть дикарями.

– И что же случилось? – спросил Джей.

– Они выжидали и готовились.

Она заговорила совсем тихо. Обоим мужчинам пришлось наклониться вперед, чтобы услышать ее. Было что-то жуткое в том, как три бледных лица сблизились, и ее голос упал до пугающего шепота:

– Выжидали и готовились… И однажды утром, в восемь часов, – эти богохульники выбрали Страстную пятницу – они повсюду вышли из зарослей и напали на каждую маленькую ферму, на каждую семью, на каждого одинокого путника. Они вышли из леса и стали убивать. Они хотели убить белых людей до единого, чтобы никто не смог предупредить остальных. И они бы сделали это, если бы не один обращенный индейский мальчик, который предупредил своего хозяина, что ему приказали убить его, и этот человек прибежал в Джеймстаун и поднял тревогу.