– O, mon Dieu! – Жан Баттист наконец смог прокашляться.

– Я всего лишь костоправ, который немного разбирается и в других направлениях биологии, – сказал Яков. – Ни на что большее, Господи помилуй, я не претендую! Быть может, ты свят, брат Станислав? – обратился он к сидящему напротив схоласту.

Станислав округлил глаза:

– Я? Я дал обет бедности и безбрачия, чтоб избавиться от тяжести грехов прошлого и пройти путь искупления! Когда-то я был молодым и ушлым доктором философии… я пользовался своим положением в университете, я был взяточником и развратником… О какой святости может идти речь?

– А я был солдатом, – сказал брат Томаш. – Я воевал против террористов в составе вооруженных сил Коалиции. Война сделала из меня параноика, и в моем прошлом тоже хватает всякого, о чем я предпочел бы забыть. Может, брат Аллоизий достоин? Ведь он всю жизнь боролся со злом.

– Чтобы бороться со злом, нужно глубоко понимать его суть, – медленно проговорил экзорцист и прикоснулся к обвисшей губе. – Такие знания очень близко подводят к краю бездны.

На несколько секунд воцарилась тишина.

– Похоже, это какая-то ошибка, – сказал Томаш и перекрестился.

– Да ну! Скажешь тоже! – возразил Маттео. – В совете кардиналов, прости господи, не бездари сидят. Они знали, за что голосовали.

Яков неожиданно указал на меня.

– Вот Франциск – достойнейший из нас! – сказал он, и у меня тотчас же запылали уши, будто у неоперившегося новиция. – То, что он делает в оранжерее на скупом марсианском грунте, – настоящее чудо!

Братья повернулись ко мне. А у меня же появилось ощущение, будто я – крайний.

– Я ожидал, что его драгоценные помидоры сожрет местный грибок, – продолжил, распаляясь, Яков. – Или что они не переживут нашествия песчаной мошкары или попросту мутируют… Но все эти напасти обошли оранжерею стороной! Франциск – воистину блаженное дитя Божие!

– Да, – улыбнулся Жан Батист, показав испачканные красным зубы. – Наш Куст – еще тот Овощ!

Маттео и Яков рассмеялись. Професс Габриель прочистил горло и негромко произнес:

– При беатификации и канонизации мучеников никаких чудес не требуется.

Понадобилось еще несколько секунд, чтоб смысл этой фразы дошел до каждого.

– Да и вряд ли нас причислят к лику святых при жизни, – добавил экзорцист. – То ли дело – после. Генерал сказал ясно: конгрегация заявление не сделала, не пришло время. Так что ждите, когда пробьет час.

Жан Батист снова раскашлялся, а Яков глубокомысленно протянул: «М-да…»

Професс хлопнул ладонями по бедрам и, словно желая разрядить обстановку, изрек:

– Поскольку мы все уже здесь, не отобедать ли нам? Это не запах ли свежего шпинатового супа доносится из камбуза?

Тень смерти расправила крылья над Terra Innocentiae, и день стал мрачнее ночи.

Шел сто одиннадцатый сол. Я собирал первый урожай томатов, это был торжественный и очень ответственный момент моей жизни. Я предпочел бы остаться с моими помидорушками тет-а-тет, но на койке в затененном углу лежал Жан Батист и читал, шевеля воспаленными губами, Евангелие. Открытые потолочные форточки мелко вибрировали, отзываясь на прикосновения ветра. Вкрадчиво шептала листва. Я изо всех сил старался не увлечься мысленной беседой с моими зелеными друзьями и не заговорить с ними вслух.

Что-то заставило меня поднять взгляд и посмотреть сквозь стекло в сторону примыкающих к лагерю пустырей и темной громады Отца над ними.

Со скалы, увенчанной крестом, падал человек. Он летел, раскинув руки, словно сам был символом нашей веры, и ветер трепал его рясу. Падение длилось несколько мгновений, я не услышал ни вопля, ни вообще каких-либо звуков громче поскрипывания форточных петель. Я почувствовал, как человек упал. Земля вроде как вздрогнула. Но характер этой дрожи был не физическим, а скорее эмоциональным.