Дочь Анна сидела у окна и вышивала на льняном холсте шёлковыми нитями Богоматерь. Говорят, что эта мода на вышивание началась ещё со времён легендарной Феодоры. Она из проститутки превратилась сначала в белошвейку, а затем в василису. Хотя на самом деле, Феодора больше занималась своей внешностью, чтобы удержать возле себя своего Юстиниана. Вот и она, Феофания, зачем искала своего Юстиниана? Правила бы страной одна до совершеннолетия Василия. И сейчас бы ещё, наверное, какой-то вес при дворе имела. Нет! Ей любовь была нужна!

Анна воткнула иголку в холст, встала на встречу к матери.

– Привет тебе, мамочка.

– И тебе привет, доченька.

– На тебе лица нет, мама. Что случилось?

– Радость, – со слезами в голосе сказала Феофания. – Ты выходишь замуж.

– Замуж? За кого? Я готовилась уйти в монастырь. А к замужеству я не готовилась.

– К замужеству, доченька, любая девушка всегда готова. К монастырю не каждая, а к замужеству – каждая.

– Я так не думаю.

– Но это так.

– И за кого?

– За архонта скифов Владимира, сына Сфендослава.

– За варвара и язычника?

– Он крестился и обещал крестить всю свою землю, если ты станешь его женой. Это богоугодное дело.

– Богоугодное? Это ТЫ так говоришь?

– А кто тебе должен так сказать? Афанасий Афонский?

– Да. Без его благословения – даже и не думайте! Я лучше в Босфоре утоплюсь!

– Да что ты такое говоришь, доченька? Хорошо, я пошлю на Афон к игумену Афанасию.

– Это не обязательно. Игумен в Городе. У него Божий дар не только умиления, но и предвидения. Он благословит – пойду.

А сама надеялась на обратное, что Афанасий категорически запретит.

Послали за Афанасием Афонским.

– Помнишь, мама, ты в детстве, там, в Армении, рассказывала мне сказку о жене пса? Как Господь одну принцессу вёл, вёл по пустыне,

пока не привёл к хижине, где жил пёс. Она его полюбила, и он превратился в прекрасного царевича?

– Конечно, помню, – сказала Феофания.

– Ты думаешь, что варвар, приняв Христову веру превратиться в прекрасного царевича?

– Я на это надеюсь, доченька.

– Но это сказка!

– Надо верить, дочь.

Афонский игумен вошёл в развивающихся чёрных одеждах, поднял Анну с колен. Она приложилась к руке Афанасия.

– Батюшка …

– Всё знаю, доченька, – промолвил игумен.

По доброму лицу его текли слёзы, а на устах блуждала улыбка радости.

– Смирись, доченька. Крест на тебе такой. Смотрю я на тебя, и такое берёт меня умиление. И не нарадуюсь за тебя, и печалюсь о тебе. Благословенна ты в жёнах и благословенны плоды чрева твоего!

Анна посмотрела на игумена Афонского с изумлением.

– Да, дочь моя, тебе предстоит подвиг Богоматери!

– Ох, не хочу я этого. Господь, да избавит меня от этого!

– И Христос молил отца своего небесного: «Да минет меня чаша сия». Но то стезя твоя, доченька и крест твой.

– Я в монастырь уйду, отец, я молиться буду. Не хочу я замуж за варвара тёмного, страшного! Зачем я столько книг прочитала?

– Затем и прочитала! Кто зажигает светильник и ставит его под кровать? Но зажжённый на горе его видят все! Придёт время, и уйдёшь ты в затвор. Но сейчас, доченька, крест твой, это нести свет веры христовой в северную страну, и засияет он в веках истиной Христовой до облаков и выше! Я это ещё Никифору предрекал.

– Так Никифор Фока мой отец?

– Да. Только об этом никому знать не надо. Согрешил Никифор с твоей матерью. В беззакониях зачата ты, и в грехах родила тебя мать твоя, пусть и в Багряном зале!

Он посмотрел на Феофанию, та смутилась и покраснела.

– Никифор будет святым, а ты и твоя мать никогда. И это тоже надо принять со смирением.

– Я принимаю.

Анна стала грустная. Она посмотрела в окно на голубой Босфор.