И они принялись за уборку. Стиралка ворчала, пережевывая пододеяльники и отцовские рубашки, которые валялись в ванной с его приезда неделю назад. В прихожей копились пакеты с мусором: рваные носки, ломаные Митькины игрушки, старые тетрадки и прочая дрянь. Мишка выдвинула свои ящики письменного стола:

– Тебе что-нибудь из этого надо? Бери все, что хочешь, остальное я выкину.

Увидела белую коробочку из-под браслета: выкинуть или оставить? Открыла и наконец заметила, что там лежит перевернутая белой стороной и потому почти невидимая визитка. Вынула: «Волшебные украшения». Да ладно, серьезно? Волшебные? И сайт, и телефон. Интересно, это телефон той дамы в черном или мастера, который просто отливает из какого-то композита всякие брошки-браслетики? А если б это телефон дамы, то что – позвонить? Сказать: «Ваш браслет правда волшебный, он исправил все мои двойки»? Мишка спрятала визитку в коробочку и сунула ее обратно в ящик, к учебникам. Пусть останется на всякий случай.

Катька из Мишкиных «богатств», над которыми раньше завистливо ныла или вовсе подворовывала ручки и точилки, выбрала только розовую линейку и почти нетронутую коробку акварели, а все остальное Мишка безжалостно вытряхнула в мусорный мешок. Рисунки, коллажики, дурацкие самодельные стишки в цветных блокнотиках, плетенные из бисера ерундовины – всю-всю детскую чушь.

– Ой, ты что? – Катька вытащила из мешка, как из прошлого, рисунок с кривым, глупо улыбающимся апельсиновым лабрадором: – Хороший же! Тебе не жалко?

– Нет. Пустая трата времени, – Мишка отняла лабрадора, порвала пополам и сунула в мешок. – Все это полная ерунда. Мозг хочет чем-то себя занять, вот и все. Лучше его занимать делом.

– Все равно жалко, – буркнула Катька. – Но если подумать… Да, все это просто детский мусор. А я уже большая.

И тоже выкинула залежи своей разноцветной ерунды вроде старых фломастеров, рисунков и альбомчиков, аккуратно сложила тетрадки и книжки:

– А так спокойнее, правда?

Так же они поступили с одеждой, выкинув все старье, потом перешли на кухню и разобрались с кухонными шкафами.

– Маме просто некогда вечно, – подумав, сказала Катька. – Иначе бы у нас тут всегда так сияло, мама же любит, чтоб красиво, правда?

Мишка пожала плечами, глядя на заплесневевшую заварку в потемневшей жестянке:

– Любит, наверное. Но три ребенка мало что оставляют от красоты. Ладно, Кать, мы теперь в самом деле большие, так что сами справимся. Так, это вон, и эту битую кружку тоже вон…

Потом они вынесли мусор, вымыли везде пол и долго-долго пекли печенье с изюмом. Мишка, конечно, адски боялась раскаленной духовки, но ей удавалось скрывать это от Катьки; когда печенье подрумянилось, Мишка, собравшись с духом и надев толстую-толстую специальную рукавицу, ловко вытащила противень и поставила на конфорки, аккуратно лопаткой переложила печенье на Катькину детскую тарелку с собачками, придвинула к сестре – и Катькины глаза засияли, будто в них включили по большой лампочке.

Мишка перевела дух. Сердце колотилось где-то в горле, на лбу выступил пот. А ведь еще чайник. Она налила в него воды, поставила на базу, щелкнула кнопкой. Загорелся жуткий красный индикатор. Она села на стул в дальнем от чайника уголке кухни. Когда вскипит, надо подстроить, чтоб кипяток в чашки наливала Катька… Или все-таки себя пересилить? Правильно мама говорит, всю жизнь от плиты да от чайника шарахаться не будешь. Надо себя тренировать, да. И когда чайник щелкнул, она сделала над собой усилие, встала, насыпала заварки в синий старенький чайничек, взяла большой – руки дрожали – и осторожно-осторожно, едва наклоняя, налила кипятка в заварочник. И чтоб отмучиться за один раз – в кружки. Поставила чайник на место, отодвинула подальше к стене. Спина взмокла, и голова чуть кружилась. Но она молодец, да.