Станет медленным любое пробуждение,
Отсыреют старомодные холсты.
Приближается эпоха отчуждения
Вместе с воздухом горчайшей чистоты.
«На высоте многоэтажной…»
На высоте многоэтажной
И на окраинах забытых
Ноябрь измятой промокашкой
Впитает всё, что здесь разлито.
Все звуки отшумевшей ночи,
Всю горечь городского быта,
Где ржавых свалок многоточье
Пунктиром трассы перебито.
Здесь дух – дворняжий, норов – сучий,
Здесь жизнь просрочена, сурова,
Здесь правит всем товарищ-случай
В несвежем ватничке бомжовом.
Костры кадят последним светом
Подмокших листьев, веток хрустких,
В промозглом завыванье ветра
Сквозит мотивчик среднерусский.
Подходит к завершенью пьеса «На дне»,
Но диалог корявый
Ещё звучит над чёрным лесом
И придорожною канавой.
«Ноябрь черкнул на сердце метку…»
Ноябрь черкнул на сердце метку,
Ночь растворилась не спеша,
И, как в овин, в грудную клетку
Насильно загнана душа.
В квартире тихо, в мире пусто,
По листьям дождик моросит.
Кочан мороженой капусты
Главой на блюде возлежит.
Табачный привкус, ржавый ветер,
Начало суетного дня.
И то, что нет тебя на свете,
Уже привычно для меня.
«Я, наверное, поспешила…»
Я, наверное, поспешила
И в юдоли своей земной
Слишком быстро ткала и шила
Сны и промыслы, хлад и зной.
А теперь ни слезы, ни страсти, —
Лишь изнанки двойное дно,
И, раскроенное на части,
Не стыкуется полотно
Этой жизни, которой мало
Всех стихов моих, всех знамён…
И укрыта я одеялом
Тишины с четырёх сторон.
Памяти Сережи Скисова
Свет мой, где ты?
В какой ты мерцаешь тьме?
Из какой такой глубины тягучей
Ты стремишься послать сообщенье мне,
Состоящее из неземных созвучий.
Состоящее, в общем, из пустяков:
Снов прерывистых, смыслов необратимых,
Из неосязаемых облаков,
Полу-очертаний огня и дыма.
Свет мой, знаешь,
Я долго тебя ждала
И жила до времени лишь тобою,
Но пропела бронзовая стрела
Над твоей отчаянной головою.
Ночь ли, вечер, утро ли, жаркий день —
Я твои позывные всегда услышу:
То внезапно подарит цветы сирень,
То украдкою дождь простучит по крыше.
Ни к чему выпытывать: «Как ты, где?» —
Просто улыбаюсь твоей улыбкой.
Всё разлито в воздухе и в воде.
Всё звенит и плещется в дымке зыбкой…
«Есть люди-бульдозеры и трактора…»
Есть люди-бульдозеры и трактора.
Они, все в пыли и тавоте,
Прут к заданной цели, задрав рукава,
Ложатся костьми на работе.
Есть люди иные – бесстрастный планктон,
Мещанская подлая морось.
Дресс-код по заказу, небрежный поклон
И невыразительный голос.
А есть люди-лебеди, люди-мечты.
Не в силах сокрыть свои крылья,
Они улетают за грань высоты
Не предпринимая усилья.
И смотрят с печалью сквозь дым городов
На свалки бульдозеров и тракторов.
Тамарикс
Злит мошка, гудит комарик,
Зверь хоронится в песках,
Но цветёт шальной тамарикс
На степных солончаках.
Нет ни капли, чтоб напиться
Освежающей воды.
Только вечности глазницы
Да змеиные следы.
Только кваканье лягушек
Из ильменного райка
Да пустынное удушье
В дуновеньи ветерка.
Но цветы его простые —
Словно бога письмена,
Словно всполохи былые,
Неземная купина.
Как старается, сердешный,
Как сгорает изнутри,
И цветок его небрежный
Вопиёт: «Я соль земли».
«Птичьи слётки опять пролагают путь…»
Птичьи слётки опять пролагают путь
В небеса бездонные, неоглядные.
Лето знойное, дай на тебя взглянуть,
Дай расправить плечи твои шоколадные.
Перегрев на воздухе, жар в песках,
Дни горохом в котомку судьбы ссыпаются.
Плещет рыба на отмели в тростниках,
Песня иволги в зарослях рассыпается.
Ждать недолго. Чуть-чуть – и опять дожди
Застучат по листьям в сухом ветляннике,
Но пока ещё летний пожар в груди —
Принимай от природы кнуты да пряники:
Пережёвывай злых комаров укус,
Ночи душные прячь под подушку жёсткую
Из полынных трав, языком на вкус