– Ты восстановишься сынок, – говорит она. – Тебе повезло, что у тебя была вода. Кстати, откуда? Ты купил бутылку на борту?

Я молчу. Ничего не понимаю, хотя слабые догадки мерцают на горизонте сознания.

– У меня не было воды, – отвечаю.

Мама хмурится.

– Как же? Врачи сказали, что у тебя не было обезвоживания. Ни одна клетка не повреждена. Язык не распух…

– Распухал.

– Я… не понимаю… – растерялась мама.

Зато я теперь понимал.

– Я черпал воду из Моря… – говорю.

– Ты пил солёную воду? – глаза мамы расширились.

– Нет. Само Море питало меня водой. Правда, только в последние часы. Наверное, воду засасывало кожей. Только не солёную, а пресную. Соль куда-то уходила.

Мама вдруг улыбается и ласково гладит меня по голове. Слезинки уже высохли, только на ресницах блестит влага, и глаза красные.

– Пусть так, – говорит она. – Но знай, такого не бывает.

Я немного злюсь и говорю холодным тоном:

– Меня Море пожалело. Мы с ним очень долго разговаривали перед тем, как меня спасли. Я его уговорил спасти меня. Может, оно меня пожалело?

Улыбка меркнет на губах мамы, и она ничего не говорит. Растерялась. А когда собралась, произнесла:

– Вечером мы улетаем.

– Мы же должны были ехать на поезде, – говорю я.

– Двое суток? Тебе срочно нужно в больницу. В нашу, русскую. Поэтому я купила билеты на самолёт. Ты же знаешь, деньги у нас есть. Тебя повезут в специальном отделении самолёта на кровати, – мама снова улыбается.

– Зачем? – хмурюсь. – Я и сам дойду. Не маленький.

– Дело не в том, маленький ты или нет, просто тебе не стоит пока тратить калории. Ты можешь потерять сознание, и всё начнётся по новой. Кстати, хочешь есть?

Хочу ли я есть???

Боже! Я ОЧЕНЬ ХОЧУ ЕСТЬ!

Только сейчас я вспоминаю про чувство голода. Странно, ведь я не ел уже четверо суток, а организм не беспокоится. Может, в меня вводили еду по трубочке.

Я интенсивно киваю.

Мама приносит что-то молочное, похожее на пудинг, и бутерброд с маслом, хотя меня тянет на яичницу или борщ. Но и эти продукты исчезают в мгновение ока. Я глотаю еду, почти не жуя, и плевать на боль в горле.

Доедаю последние крошки, допиваю остатки тёплого слабого чая и смотрю на пустую миску. Потом мой голодный взгляд впивается в маму.

– Ещё хочешь? – улыбается она.

Я киваю. Мама уходит, а я продолжаю изучать донышко посуды, по которой размазаны остатки пудинга. Мои дрожащие от волнения пальцы обвивают миску с невиданной любовью. Как же я раньше не понимал, что кушать – это так здорово?

Мама возвращается и жмёт плечами. Она говорит:

– Больше не дают. Говорят, что у тебя срабатывает какой-то рефлекс, и ты можешь есть до бесконечности…

Но я её уже не дослушиваю. Честное слово, я начинаю вылизывать миску.

Пока мы ждали скорую помощь возле больницы, я смотрел на море. То самое, в котором умирал пару дней назад. Лечебное здание оказалось недалеко от берега.

Мама разговаривала с медсестрой в шаговой доступности от меня. Я лежал на каталке, всё ещё накрытый простынёй, в одних плавках. Уже минут десять с каменным лицом я наблюдал за бескрайней водой, стараясь уловить дуновение разума. Но улавливал лишь дуновение слабого ветерка. Хотя, какой-то огромный эфир всё же парил над гладью воды.

Море! Море! – мысленно звал я, но не получал в ответ ни звука.

Может быть, мне и правда всё показалось. Но кто меня спас? Кто напоил водой моё тело? И всё-таки, я же не слепой, я вижу впереди марево, переполненное голосами волн, морских жителей. Вижу его не в физическом мире, а как бы мысленно.

– Да, Никите и действительно сильно повезло. Живых вряд ли ещё кого найдут, – улавливаю я голос медсестры и бросаю попытки связаться с Морем. Бесполезно. Оно далеко.