И, если брат с сестрою осилят все напасти,
Ты из зловонной ямы вернешься к прежней власти;
Погибнет Тартальона; я сброшу хвост зеленый;
Коль дочь твоя не дрогнет, ее возьму я в жены.
Но, боже, я обязан служить враждебным силам.
Нинетта, я смолкаю и обращаюсь тылом.

(Поднимается и исчезает.)


Нинетта

Мужайся, разум; о, поток событий!
Преломим хлеб, с молитвой к небесам.
Когда, восьмнадцать лет пробыв в могиле,
Я выберусь отсюда,
То свет еще не знал такого чуда.

Склеп закрывается.

Явление VIII

Городская улица.

Бригелла один.


Бригелла. Восстановил свой пророческий дар съеденными в колбасной овечьими потрохами под соусом. Чувствует, как у него в животе бурлят астрология и вдохновение поэтическое и провидческое; это прелюдии того, что сейчас разразится. Он будет помогать Тартальоне, насколько сможет; он испытывает любовную слабость к этой старухе; о вкусах не следует спорить. Она старуха, безобразна, но королева. У поэта могут быть склонности, отличающие его от толпы. Ему хотелось бы смягчить ее сердце знаками внимания, чувствительными выражениями и нежными стихами.

(Напыщенно.)

Сребро витых и ввысь встающих влас,
Клубящееся вкруг златого лика.

(Уходит.)


Явление IX

Пустынный берег.

Барбарина и Ренцо.


Барбарина

Брат, ночь близка, а здесь я вижу только
Пустынный берег, воздух ледяной.
Мои ступни, и челюсти, и руки
Дрожат от холода. Я сознаюсь,
Мной себялюбие овладевает.

Ренцо

Будь твердой, Барбарина, и борись.
Я сам от голода едва стою;
Но этот дикий, обнаженный берег
И эта отдаленность от людей,
Себялюбивых, злобных, о поверь,
Мне укрепляют дух…

Барбарина

                   Но, Ренцо, если
Нас пригласил бы кто-нибудь сейчас
В свой дом, и затопил бы нам камин,
И предложил бы нам хороший ужин,
Хорошую постель, скажи по правде,
К нему ты чувствовал бы неприязнь?

Ренцо

Я бы ценил постель, камин и ужин;
Но, думая об этом человеке,
Который ради собственной услады
Нас пригласил к себе, я бы с презреньем
Отверг его благодеянье.

Барбарина

                     Ренцо,
Я правду говорю: сон, голод, холод
Заставили б меня его признать
Ну просто восхитительным и полным
Любовью к нам, а не к себе.

Ренцо

                        Тьфу, тьфу.
Он был бы или женщиной, и так
Он поступил бы для меня, мужчины;
Или мужчиной, и тогда бы сделал
Так для тебя, для женщины. Всегда
Лукавство. В лучшем случае он был бы
Подвигнут фанатизмом, жаждой славы;
Себе же говорил бы: вот великий,
Великодушный, щедрый, сердобольный,
Прекраснейший поступок. Всюду скрыто
Гнилое себялюбие внутри.

Барбарина

Ах, Ренцо, голод, холод и усталость
Во мне так сильны, что в моих глазах
Ты попросту безумец и фанатик,
Себялюбивей всех других людей.

Ренцо

Но почему?

Барбарина

          Твоя свирепость эта,
Твое презрение ко всем другим
В тебе из себялюбия родятся.
И себялюбие в тебе так властно,
Что ты не замечаешь сам, как гибнешь
От голода и стужи. Или это,
Ты думаешь, еще не фанатизм?

Ренцо

Постой немного. Я боюсь, что ты
Права. А если так, не отрицаю,
Я сам к тебе питал бы неприязнь.

(Задумывается.)

Явление X

Землетрясение, чудеса, мрак.

Те же и Кальмон, античная статуя.


Кальмон

Она права. Открой глаза, о Ренцо.

Барбарина

О боже, Ренцо; статуя шагает
И говорит.

Ренцо

          Философ назовет
Подобный случай неправдоподобным;
Но это правда. Статуя, кто ты?

Кальмон

Я тот, кто прежде был, как ныне ты,
Плохим философом. Я вскрыть стремился
Людскую душу. Человеком видел
И я, что себялюбие – причина
Малейших действий. Видел, или мне
В моем бреду казалось, что рассудок –
Раб чувств, и, в буйной дерзости ума,
Я почитал неисправимо жадным,
Неблагодарным, вероломным, злым,
Лишь для себя, не для других живущим
Весь род людской и высшего начала