– Кто из вас еще чего видел или слышал? – и с этими словами многозначительно выложил на стол гривенник.

– Дозволь сказать, барин, – поклонился конюх.

– Говори.

– Я это, как его, спал уже, значит, а потом вдруг слышу – в двери люди форменные колотют. Ну я-то струхнул малек, мало ли за чем явились, как был, значит, это в телеге, так и затаился там. Ага. А того пуще страху было, что у дверей карета стояла, а у энтой кареты окошки, значит, с решетками. Ага. Я вспомнил, на таких каретах ране люди Тайной кацрелянии врагов, значит, государевых возили. Ага. Тута я совсем перетрухался, неушто, думаю, Васька, – кивнул в сторону ночного караульщика, – против царевны что замыслил! Потома, значится, смотрю, а они покойников выносют. Двоих, значит, в карету сложили и уехали. А более я ничего не видел, – закончил с поклоном мужик.

«Вот так дела», – подумал Иван.

– А не врете ли вы мне, сучьи дети? – рявкнул Штерн, шарахнув кулаком по столу.

Мужики враз бросились на колени и закрестились:

– Как есть все сказали, барин, как на духу! – забожились они хором.

– Ну ладно, верю вам. Сейчас вот тебе, – ткнул он пальцем в Ваську, – покажут покойников, скажешь, кого из них забрали те люди. Потом свободны. Кому про тех людей и про сегодня расскажете – велю языки поотрезать. Ясно, что ли?!

– Ясно, барин, – нестройным хором пробасили мужики.

– Ну а коли ясно, то пошли вон отсель, – и, кинув монету конюху, уточнил: – это на всех.

Кладя низкие поклоны, мужички скоро дошаркали до дверей и быстро вышли.

Иван пребывал в недоумении. Посмотрел на шефа. Николай Григорьевич мрачно и грозно сверлил глазами оставшегося смотрителя, который уже пришел в себя и помалкивал.

– А ну-ка, Илья, разогрей мне голубчика, – кивнул он в сторону немца.

Палач привычным движением заломил жертве руку и поволок к пытошному стулу.

Тот стал верещать:

– По какому праву?! Я буду жаловаться! Это беззаконие!!!

Иван посмотрел на стены, которые исковерканным гулким эхом возвращали слова несчастного, не собираясь впитывать его страх и ужас. «Интересно, а камни могут запоминать те крики, которые на них воздействуют или меняться под их воздействием?» – мелькнула в голове Ивана почти научная мысль.

– А зачем его на стул? – мотнул он головой в сторону смотрителя.

– Да вот думаю, должны за такими людишками грешки всякие водиться. Это ж кто в здравом уме пойдет в покойницкую служить? Может, его бес одолевает, а может, дела какие богопротивные творит!

– Так может, он и так расскажет?

– Так-то он с три короба наврет, чтобы от пытки увильнуть. А под пыткой-то как на духу все расскажет. Под пыткой-то не врут!

Иван прикинул, а если ему вот так, по нелепому обвинению, начнут суставы выламывать, оговорит он себя или будет орать, что не виноват? Передернулся и отогнал эту мысль.

Вопящего несчастного между тем уже усадили на стул и обездвижили, прикрутив к креслу по рукам и ногам.

– Ну, родной, будешь мне рассказывать о делах своих подлых? – спросил Штерн, наклонившись к нему.

– Ничего такого я не делал!! – выкрикнул тот. – Вы за это ответите! У меня есть хорошие связи!!

– Это всегда хорошо, когда есть покровители, – поучительным тоном обратился Штерн к Ивану, – такие вот голубчики чего только про них не расскажут, и потом тот человек у тебя – вот где, – продемонстрировал сжатый кулак, – хотя, конечно, тут с умом подходить надо, бывают такие покровители, что… – и он многозначительно промолчал.

Повернулся к пытошному стулу:

– Давай, Ильюша, нечего тут тянуть.

Иван отвел глаза, обвиняемый в темных делишках взвыл. Потом еще раз. Ивана начало мутить.