– Больная там, в спальне. Я подожду на кухне. Что нужно будет – скажите.

В квартире чисто, прибрано, но не «живо». Такое ощущение, что все разложено по местам декоратором, а не жильцом. В спальне нахожу лежащую женщину лет пятидесяти пяти, скромной комплекции. Короткую прическу выделяют абсолютно седые виски и россыпь «инея» по всей голове. На прикроватной тумбочке чисто. Обычно удается по набору «аптеки» в изголовье определить, с чем сталкиваешься. Не в этом случае. Перевожу взгляд на женщину и поражаюсь абсолютно небесной голубизне ее глаз. Несколько секунд разглядываем друг друга.

– Я – врач. Со скорой. Чем порадуете, Елена Степановна? (Ее имя мне вдогонку сообщил встречающий.)

– Вы такой молодой…

– Возраст не главное. Что с вами случилось? Что беспокоит?

– Это Гриша запаниковал… я… у меня случается теперь… теряю сознание.

– …?

– У меня опухоль мозга, доктор. Оперировать невозможно. Что-то очень злое и в недоступном уголке. Очень быстро растет. У меня ничего не болит. Я просто не чувствую ног и периодически пропадает зрение… Есть выписка из госпиталя, вот тут в ящичке… Мне совсем немного осталось. А муж всё не может понять и поверить. Он у меня военный, генерал. Привык, что всё может подчиняться его приказам. Ведь ничего не изменилось. Я – все та же. Я просто сильно устала…

– Чем я могу вам помочь сейчас?

– Поговорите с мужем, пожалуйста. Откровенно, по-мужски… Наши врачи его боятся и не говорят всей правды… А мне он не хочет поверить. Сам мучается и меня мучает.

– Попробую…

Нужно ли это врачу скорой? Входит ли в его прямые обязанности?

…На кухонном столе стояла бутылка «Посольской», банка с маринованными огурцами, нарубленная на куски колбаса и неровно нарезанный батон. Среди всего этого великолепия выделялись матовым блеском «макаров» и покрытая бисерным потом лысина крупной головы, лежащая на кулаках…

Не нужно было много времени, чтобы объяснить человеку очевидное. Несмотря на налившиеся мгновенно кровью глаза и неизвестно откуда появившийся пистолет. Было очень страшно. Смотреть в полыхнувшие безумием глаза и извлекать из пересохшего горла убедительные интонации. Видно, уже пришло время осознания, и мужчина наконец принял жестокую правду.

Очень тяжело и больно утешать плачущих мужчин. Настоящих мужчин. Слезы которых дорогого стоят. Он пил водку как воду и не отрывал взгляда от пистолета. А я почти шептал. Что – уже не помню… Что-то о жизни и смерти, о любви и расставании, о счастье и печали… Наконец, ухватив последнюю фразу о том, что «ей немного осталось, но пусть каждый ее день будет счастливым», он выпрямился, остервенело протер глаза обеими руками и выдавил через силу: «Спасибо. Мне никто не рассказывал всего. Это жутко. Но мы справимся…»

Я сидел в машине опустошенный и смотрел в карту вызова. Что-то следует написать. Диагноз. Статус. Симптомы. Лечение. Исход.

Кому я сейчас оказывал помощь? Кого и от чего спасал? И почему так пусто на сердце?

Вызывали на высокую температуру у ребенка. Дверь открыла озабоченная мамаша. Папенька, подтянув сползающие спортивные штаны, вежливо поздоровался и удалился на кухню. Прохожу в комнату. На кровати сидит десятилетний мальчишка, шея замотана шарфом. Бросилась в глаза выраженная бледность и одутловатость лица.

– Чем порадуешь, боец?

– Шея болит и голова.

– Ну показывай. Шарф размотаем?

Осторожно снимаю шарф. Вначале мне кажется, что я вижу дурной сон. От плеча до уха мальчишки колышется, отливая перламутром растянутой кожи, огромный пузырь. На его верхушке красуется приклеенный перцовый пластырь. Молча поворачиваюсь к мамаше… Та начинает что-то невнятно лепетать о том, что «вчера утром был такой маленький прыщик… я ему сказала, чтобы налепил пластырь, а он вот видать налепил перцовый… а я не видела, не знала… а он шарфом замотался, я и не видела, ой, мамочки!.. а что это такое, а?..»