– Доктор, сколько же можно ждать…

Дверь кабинета закрывается.

В коридоре по стенам развешены плакаты «Грязные руки – путь к дизентерии» и «Холера и брюшной тиф». В плакате про дизентерию маркером исправлена ошибка: кто-то написал название болезни через три «е». Наверное, дурацкий плакат поручили сделать какой-нибудь санитарке. Внутри кабинета на стенах тоже висят плакаты, например, большое нарисованное сердце и черные буквы «Инфаркт» поперек него. Очень жизнеутверждающий плакат, особенно если смотреть на него в течение всего рабочего дня. Ничуть не лучше, чем читать про дизентерию и брюшной тиф. Если задуматься, вполне себе средневековые болезни. А и то, чем не средневековая больница? Особенно эти лица в коридоре. Если вспомнить старые полотна, станет понятно, что лица эти ничуть не изменились за столетия. Единая гримаса страдания человеческого, вечная для всех времен. С разными вариациями. Синюшные губы и одышка – дыхательная недостаточность, может быть, даже тяжелая многолетняя астма. То же самое у бабки с одутловатым лицом и отечными, надутыми голенями, которые, кажется, вот-вот лопнут, – это тоже недостаточность, но уже хроническая сердечная. Пастозный, бледный дядька, мешки под глазами – почечник. А мужчина и женщина, сидящие в разных концах очереди, не знакомые между собой, но похожие друг на друга как брат и сестра за счет округлых животов и приплюснутых, смазанных черт, подчеркнуто мужеподобных у женщины и женственных у мужчины, с блеском и желтоватой каймой в глазах, и – да, рты, почти беззубые рты, впрочем, не препятствующие тому, чтобы женщина время от времени, произнося слова, скалилась в улыбке, – это его высочество алкогольный цирроз печени, он рисует свою печать на лицах испитых бедняг со времен Брейгеля, а то и дольше того.

– Врачиха-то молодая, вот и принимает долго.

– Да ладно вам, молодая, она уже много лет здесь работает, а все ковыряется с каждым, ковыряется… Наверное, наоборот, умная больно.

– Чего умная, была бы умная, очереди не было бы. Вон эта, на пятнадцатом участке, всех уже приняла и домой поскакала.

– Может, не домой, а на участок потопала, по квартирам ходить.

– Ну пошла. Ходить пошла. А эта все сидит.

– Сидит, значит – надо. Лечит, значит. Нас, болящих, и лечит.

– Кого тут лечить? Тебя, что ли, лечить? Тебя, дед, сразу хоронить, и то дешевле обойдется.

– Ох и верно. Помереть легче, чем здесь сидеть.

– А уйти-то, уйти? Жалко небось, целый день уже потерял.

– Да. И не уйдешь.

– Вот и сидим.

– Сидим…

Дверь кабинета хлопнула.

– Следующий!

– Доктор, это снова я…

– Господи, это снова вы.

Надо, надо все-таки покончить, наконец, с этой проблемой. Сколько можно отвлекаться от работы?..

– Доктор. Я уже не могу. Уделите время.

– Что ж. Придется. Говорите. Только быстро.

– Да я и так быстро.

– Что приключилось?

– Желудок, сил нет. Спазм, это же невозможно, доктор, прихватывает так, что хоть ложись прямо здесь…

– Когда лежите, боль проходит?

– Проходит.

– А сейчас болит?

– Доктор, именно сейчас и болит.

– Так, вот кушетка. Ложимся.

– На спину, живот освободить?

– Дура, на живот ложись. Вчера опять психовала дома?

– Да, ребенок пришел с парой по русскому, пришлось учить уму-разуму.

– И ты учила, ремнем махала.

– Махала.

– Вот и зря я тебя без очереди приняла.

– Какое без очереди? Я ж полдня здесь мучаюсь…

– Нечего было вчера ремнем махать под носом у ребенка. Он не виноват, что ты работаешь в две смены на трех работах. Другие матери детьми занимаются, а ты только ремнем машешь…

– У других детей есть отцы…

– Да, у других отцы есть, а ты психическая, и потому у твоего ребенка отца нет. И потому я принимаю тебя в последнюю очередь.