Мама Моники научила Элизабет варить бульоны и горячие напитки, а также делать холодные компрессы так, чтобы не утопить пациента и не залить всю постель водой. Накануне Рождества доктор заверил их, что опасности воспаления легких нет, просто понадобится постепенное восстановление сил, чтобы мама снова стала прежней. Чрезвычайно обрадованная таким известием, Элизабет потеряла терпение с отцом, продолжавшим ворчать и бурчать про всезнаек-врачей, которые на самом деле ни черта не знают.

– Папа, ты когда-нибудь хоть что-то хорошее в жизни видишь? Как насчет света в конце тоннеля? – не выдержала она.

– Нет, не вижу.

– Да как так вообще можно жить!

– Согласно моему опыту свет в конце тоннеля обычно гаснет…

Элизабет варила бульон из говядины и вспоминала прошлое Рождество. Как она шагала в морозной темноте раннего утра к мессе, кричала поздравления знакомым и предвкушала наступающий день. Крошка Ниам упала и разодрала коленку. Все забегали вокруг нее, вытирали кровь чистыми платками, отнесли ее под фонарь, чтобы осмотреть рану, а Ниам орала как резаная больше от испуга, чем от боли.

– Ниам, ради всего святого, хватит реветь! – рявкнула Эшлинг. – Нога у тебя не отвалится. Не порть Рождество.

– Невозможно испортить Рождество, – ответил ей Донал.

Эйлин взяла на руки тяжеленную пятилетнюю дочь.

– Шон, перевяжи ей коленку! – деловито скомандовала она. – Бедняжка Ниам получила рану. Но Донал прав, это не испортит Рождество, ничто не может испортить Рождество!

В исхудавшей маминой руке суповая ложка казалась большой и тяжелой.

– Милая, мне так жаль, что я испортила вам Рождество, – сказала мама Элизабет, сидевшей на страже и следившей, чтобы та выпила весь бульон.

– Невозможно испортить Рождество, – эхом откликнулась Элизабет.

Вайолет посмотрела на дочь. В ее лице не было и намека на иронию. На первом этаже Джордж шумно пыхтел, раздувая огонь в сырых дровах, которые никак не хотели гореть.

По бледным щекам Вайолет покатились слезы.

– Какой кошмар! – зарыдала она. – Все должно было быть совсем по-другому! А получилось черт-те что…

– Мама, все будет хорошо! – Элизабет растерялась, увидев, как сотрясаются мамины плечи, и ногой прикрыла дверь спальни, чтобы отец не услышал, а то если прибежит, то еще хуже будет.

– Нет, все вышло очень плохо. Ни в чем нет никакого смысла. Мне безумно жаль, но я не знаю, что еще я могла бы сделать… Я старалась изо всех сил, но я просто плохая хозяйка… Ненавижу вылизывать дом и готовить неизвестно для кого…

– Как же неизвестно, мама, для нас ведь! – воскликнула Элизабет. – И мы тебе невероятно благодарны, а когда ты поправишься, то будем помогать тебе еще больше. Я говорила папе, что нам следует больше тебе помогать…

Вайолет смотрела на нее глазами, полными слез:

– Ты все еще не понимаешь, ты никогда не поймешь… Боже, какой невыносимый кошмар!..

Мама отвернулась, и Элизабет решила, что не стоит заставлять ее допивать бульон. Она посидела еще немного, но мама больше ничего не сказала. Ее дыхание выровнялось, и она уснула. Или притворилась, что спит. Элизабет тихонько вышла из спальни.

Отец, похожий на огромного нетерпеливого пса, стоял на коленях возле камина и тщетно махал газетой в надежде раздуть пламя.

– Как она? – прошептал он.

– Хорошо, – запнулась Элизабет. – Уснула.

Она пошла на кухню, где уже был накрыт стол для праздничного ужина. На именных карточках нарисованные снегири держали в клювиках вырезанный из бумаги остролист, три самодельные фигурки Санта-Клауса поддерживали свернутые салфетки, по столу разложены зеленые веточки и плющ. Элизабет села и уставилась на тарелку с консервированной солониной и тремя кусочками курицы, за которой она четыре часа отстояла в очереди.