– И что ты собираешься делать? – испуганно спросил Джонни Уолш.

Эшлинг задумалась.

– Подняли наши велосипеды, быстро! – скомандовала она. – Подняли и отвезли обратно в город. Джонни, Эдди и ты, Майкл, пойдете в лавку к моему отцу и расскажете ему, что произошло. И пообещаете, что с сегодняшнего дня вы будете присматривать за Доналом. Не надо говорить про его сердце, просто скажите, что Донал упал, а вы семеро будете о нем заботиться и защищать его, пока его астма не пройдет.

Предложение выглядело более чем соблазнительно, но Джонни хотел убедиться, что их не заманивают в ловушку:

– И что мы должны сказать твоему отцу?

– Что вы позаботитесь, чтобы Донал оставался цел и невредим. И вам всем лучше как следует помолиться, чтобы сердце Донала не остановилось сегодня ночью!

Эшлинг с величественным видом, словно возглавляла крестный ход, повела мальчишек в город, на площадь. Элизабет и Донал шли следом. Донала снова укутали в шарф по самый нос, а потому никто не видел, как он ухмыляется. Элизабет держала его за руку, а другой рукой прикрывала свое лицо.

И это происшествие стало единственным развлечением в невероятно длинном и скучном семестре. Эшлинг казалось, что он никогда не закончится. Она вела себя настолько дерзко, насколько осмеливалась, чтобы совсем уж не переходить границы, и вообще забросила учебу. Ее оценки покатились по наклонной, и за три недели она опустилась с седьмого места в классе до восемнадцатого.

Элизабет удавалось стабильно держаться на десятом или одиннадцатом, что считалось неплохим достижением для ребенка, который никогда не изучал основы. В школе подозревали, что за пределами ирландского монастыря практически ничему не учили и только очень усердный ученик из неирландской, некатолической школы мог показать достаточно хорошие результаты.

Теперь Элизабет приходила и на уроки по религии. Как-то глупо сидеть в библиотеке и читать Библию с кучей непонятных слов, когда можно послушать чудесные истории о призраках и ангелах, о грехах и о том, как Иисус заботился о матери…

В классе шли тревожившие Элизабет разговоры про ее обращение в католицизм. Некоторые полагали, что для нее следовало бы организовать первое причастие, чтобы дать ей возможность покаяться во всех грехах и получить отпущение на исповеди.

– У меня не так уж много грехов, – невинно заметила Элизабет однажды, и одноклассницы пришли в ужас.

Вот еще, она погрязла в грехе, как и все остальные, но Элизабет особенно, потому что на ней оставался и первородный грех.

– Разве первородный грех не смывается крещением? – возразила Элизабет.

Ее крестили уже четыре раза, поскольку по поводу первого, проведенного в раздевалке, возникли сомнения, – возможно, воду лили не совсем одновременно с произнесением слов. Затем пошли долгие и ожесточенные споры по поводу языка, на котором должно производиться крещение. Некоторые считали, что мирянам следует использовать не латынь, а английский, потому что они на нем говорят…

Не сговариваясь, все держали в тайне обращение Элизабет в католическую веру. Почему-то у всех было ощущение, что, хотя монахини призывали идти и обращать все расы и народы и жертвовать карманные деньги на обращение маленьких чернокожих деток, к крещению Элизабет могло быть другое отношение. Боялись также, что если ее родители в Англии узнают, то могут возникнуть проблемы.

Элизабет казалось, что письма от мамы приходят не просто из другой страны, а с какой-то другой планеты. Она радовалась, что мама пишет чаще и что в письмах не только список указаний типа «принимай лекарство, надевай перчатки, всем говори спасибо». Время шло, война продолжалась, но мама даже повеселела, хотя и продолжала жаловаться. Мыла не было, по карточкам выдавали всего три унции в месяц. Представь себе, как можно вести нормальную здоровую жизнь с тремя унциями мыла на месяц! Белого хлеба тоже не было, мама уже забыла его вкус. У нее появились друзья на военном заводе, где она работала, и она часто оставалась ночевать у Лили, потому что домой слишком долго добираться, да и приятно иметь подругу, с которой можно вместе посмеяться в столь нелегкое время. Мама изменила прическу и стала укладывать волосы модными «победными бросками». Поначалу это выглядело смешно, но все сказали, что ей идет. Пару раз она даже написала, что скучает по Элизабет. И в конце письма всегда выражала надежду, что Элизабет здорова и счастлива и что уже скоро сможет приехать домой и они снова будут жить нормальной жизнью.