– Чего с-слезы л-льем?

От испуга Ниночка ойкнула и чуть не обмочила трусы. В узкий проем приоткрытой двери через гипюровую занавеску, специально приспособленную теткой от мух, заглядывал широкоплечий мужичок в джинсовых шортах, в майке с неразборчивой надписью. Она узнала его по голосу.

– Ничего. Вам какое дело?

– Мне никакого. А вот если нужна п-помощь, п-помогу.

– Да, – перед любопытным носом Нина моментально закрыла дверь, – много здесь вас, помощников!

– Обидел кто? – Олег обошел ларек, заглянул в раздаточное окошко.

– Если бы обидел… Обокрал!

– Ух ты! Намного?

– Молоко, кефир, хлеб, три кулича. – Цифры складывались на калькуляторе, Ниночке и самой хотелось узнать недостачу. – Выходит пятьсот рублей.

– Средненько, – прокомментировал вечерний клиент.

– У меня зарплата семьсот в день… Вы что хотели? Хлеба? – Ниночка сменила раздраженный тон на дружественный и собралась закрыть окошко, когда на блюдце легла новенькая хрустящая тысяча. Олег получил на работе обещанный аванс.

– Пог-гаси свой убыток, а на остаток мои д-долги спеши. Доброй ночи…

Больше он не сказал ни слова, развернулся и неспешным шагом побрел вдоль трамвайной линии…

Второй день Ниночка возвращалась по темноте с надеждой, что муж давно дома. Но возле крыльца ее встретила хозяйка, баба Нюра, сидя на любимой табуреточке с костыликом в руках. Под козырьком возле фонаря кружило облако мошкары, ночные бабочки бились в тусклое стекло.

– Вы что так поздно? – удивилась Нина хозяйке.

– Томку жду, а она не йдёть.

Теплый серо-грязный платок, повязанный поверх белой хлопковой косынки, закрывал старушечий лоб и доходил до самых глаз. Цвет их невозможно было разглядеть, потому что глаза баба Нюра ни на кого не поднимала по причине подслеповатости, очки не любила, надевала при крайней нужде, а в разговоре с собеседником ориентировалась на голос.

– Так давайте я вас сегодня сама уложу, – предложила Ниночка свои услуги.

Она торопилась приготовить ужин и визуально прибраться к приходу Бориса, хотя бы перестелить постельное белье.

– Так я идоси не ила ишо, – баба Нюра пошамкала беззубым ртом, заправила узенькую полоску выбившейся белой косыночки под теплый платок в глубокую щекастую морщину.

Изначально уговор между теткой и племянницей значился на словах такой: кормление старушки Тамара брала на себя, за Нинкой оставался общий надзор – подать, принести, в аптеку сбегать, постирушку какую затеять, но стирки устраивались крайне редко, а болезни обходили бабу Нюру стороной, дата рождения в паспорте отпугивала модные хвори лучше оберега.

По каким-то отдельным моментам Ниночка уяснила, что тетка уже на протяжении нескольких лет вела за старушкой благотворительный надзор, то проведывала без повода, то кусок пирога по праздникам несла в угощение, то вдруг принималась за генеральную уборку всего дома, надраивала полы, вымывала пыльные окна. Не составляло ей особого труда и наварить борща на лишнюю тарелку, и на пяток больше нажарить домашних котлет. Баба Нюра в питании не вредничала, чем накормят, тому кланялась и спасибо говорила. Чай любила, узвар из сушеных фруктов, не брезговала и пресными оладьями с вареньем.

В благородном стремлении родственницы опекать старого человека Нина по душевной простоте своей никак не могла заподозрить корыстный, тайный умысел или ту легкую наживу, которая так часто прельщает падкого до чужого добра человека нечистого сердцем и помыслами. Такую заботу Ниночка приписывала, скорее всего, одинокому, бездетному существованию супругов Гносенко, избытку свободного времени и дальней родне, в которой всегда находился кум-сват-брат от третьего колена по пятой параллели, а в итоге – вместе росли, ели за одним столом.