Еще во дворе вижу дядю Яшу. Фамилия у него была Яковлев. Дядя Яша воевал, был на войне сыном полка и имел награды. После войны он стал работать в тюрьме. Это была легендарная тюрьма – она находилась недалеко от нашего двора. Легендарна она была трехвековой историей, очень высокой стеной вокруг и героем Гражданской войны Григорием Ивановичем Котовским, бежавшим однажды из мест заключения посредством прыжка через очень высокую стену. Кем работал в тюрьме дядя Яша, никто в нашем дворе не знал. Вообще никто и не интересовался особенно – тюрьма и тюрьма, мало ли кем там человек работает. Жена дяди Яши, тетя Лена, была или слишком молчалива от природы, или давно поломана дядей Яшей. Она всегда молчала.

Дядя Яша собирал фотографии. На стенах в его квартире висело их множество. В основном это были портреты черно-белые, любительского качества. Периодически дядя Яша вешал на стену новые – откуда они брались, мы не знали. Я думал, и мы это даже обсуждали с пацанами, что, может быть, это портреты его родственников.

– Например, – говорил я, – у него есть родственники, они живут в другом городе, он с ними переписывается, и они ему шлют свои фотки.

– Более того! – говорит в ответ мой друг Боря Кац. – Может, он ищет и находит своих предков. Устанавливает свое происхождение. Это называется «генеалогическое дерево».

Славик очень не любил, когда Боря так говорит: «это называется».

– Че за дерево?! Че ты гонишь? – наступал тогда Славик на Борю. – Ты видел, сколько он этих чертей у себя по комнатам развешал?! Это не дерево, это целая роща!

Действительно, для «родственников» – фотографий было слишком много, это был уже скорее клан. Но на члена клана дядя Яша не был похож. Он был похож на синяка – это от глагола «синячить», то есть пить. Дядя Яша был одним из самых заядлых синяков нашего двора и всей улицы. У него была и самая большая доля в дворовом винном фонде, потому что возле его дома росло очень много винограда.

И наконец рядом с бочкой, в тот день, в Праздник урожая, стоял Мош Бордей. Мой дед. Ему было тогда девяносто с лишним. Сколько себя помню, его возраст всегда звучал так: «девяносто с лишним».

У Моши Бордея в раннем детстве были сильно поломаны ноги – попал под телегу. Он остался калекой. Всю жизнь хромал. Зато у Моши Бордея крепкой, как дуб, была верхняя половина тела. Он был плечист и мускулист, как гимнаст, при этом действительно здоров – никогда ничем не болел, дрова рубил самой холодной зимой, во дворе, в нательной белой майке, сидя, одной рукой. Так и вижу эту картину: кладет здоровенное сучковатое полено, которое, кажется, столько заключает в себе крепости, что не взорвать и бомбой такое полено, ставит его на специальный пень для рубки дров, пень, похожий на коренной зуб, замахивается одной рукой за голову, крякнет и ка-ак жахнет топором в центр полена, откуда годичные кольца расходятся. И все. Топор воткнут в пень, а две половинки полена лежат слева и справа в снегу.

Мош Бордей был потомственный винодел – от этого дела питались, росли, процветали, разорялись, погибали, и снова рождались, и вырастали, и процветали, и погибали все его предки. Однажды мы с Борей и Славиком решили подсчитать, сколько за свою жизнь выпил Мош Бордей.

– Интересно! – первым предложил математический эксперимент, конечно, пытливый ум Бори Каца. – Сколько твой дед выпил вина за свою жизнь?

– Не знаю, – говорю я. – Много.

– Ну, хорошо. Сколько он выпивает стаканов каждый день? – разгорается научное любопытство в Боре.

– Ну, утром – два, днем – два-три, вечером – четыре-пять, – оглашаю я общеизвестные факты.