– Вперед, братцы! – крикнул отец Серафим ополченцам и, взяв дубину наперевес, ринулся на ближайшего всадника, растерянно поворачивающего к нему желтоватое круглое лицо с реденькими усиками и куцей бороденкой.

– Православные! Бегите в лес! – голос отца Серафима, обращенный к пленникам, вновь гремел раскатисто и громко, как в ту пору, когда молодой воевода поднимал в атаку на защиту земли русской целые полки. Сейчас он вел в бой лишь десяток ополченцев, и в его руках вместо привычного шестопера была простая дубина. Но оружие – это лишь продолжение руки, а руки старого воина не утратили прежнего уменья. Монах развернулся к противнику левым боком, почти полностью закрывшись дубиной от нацеленной стрелы, и сделал ложный выпад в лицо. Ордынец на миг отшатнулся, но этого мига было достаточно, чтобы его конь получил удар по морде концом дубины. Всхрапнув от боли, конь взвился на дыбы, всадник рефлекторно согнулся в седле, пригибаясь к шее взбесившегося скакуна, и тут же белая березовая дубина, описав полукруг, опустилась ему на голову. От такого удара не спас бы даже очень хороший шелом, а на ордынце была лишь простая шапка из волчьего меха.

Всадник рухнул на землю. Отец Серафим повернул голову влево, увидел, что бившийся рядом с ним ополченец замешкался и ордынец вот-вот полоснет его саблей. Монах, не раздумывая, метнул дубину в уже занесшего руку для удара всадника. Тот отпрянул, и ополченец тут же справился с противником сам. Справа от монаха мужики били дубинами споро и ритмично, как цепами на обмолоте. С конвоем было почти покончено, во всяком случае, ордынцы были накрепко связаны боем и забыли о пленных. Отец Серафим прыгнул вперед, подтолкнул руками к противоположной стороне дороги растерянных пленников, еще раз крикнул, чтобы они спасались бегством, и нагнулся, опустившись на одно колено, чтобы поднять с земли саблю, выпавшую из руки поверженного ордынца. Краем глаза монах заметил, как через густую высокую крону упавшей сосны, за которой бестолково метались, сбившись в плотную кучу, и выли на сотню голосов ошарашенные неожиданным нападением степняки, все-таки умудрился перескочить какой-то особо лихой наездник. Прикрывшись щитом и выставив вперед копье, всадник ринулся на монаха. Стрелять ордынец не стал, видимо, боялся задеть своих, все еще бившихся в общей свалке с мужиками. Отец Серафим, стиснув рукоять валявшейся в пыли сабли обратным хватом, не поднимаясь с колена, привычно рубанул клинком коню по передним ногам и тут же, переведя саблю в левую руку, в прямой хват, резко распрямившись во весь рост, выпадом снизу вверх нанес падающему вместе с конем всаднику неожиданный встречный смертельный удар.

Рывками повернувшись влево – вправо, так, что его седая борода и подол рясы метнулись в стороны черным и белым крыльями, монах оглядел поле боя, которое уже покинули пленники, наконец, дружно кинувшиеся в лес, и скомандовал:

– Ополченцы! Отходим!

Он сделал шаг к лесу, вслед за освобожденными ими людьми, и упал во весь рост, словно внезапно споткнувшись обо что-то. Тут же подбежавшие мужики увидели, что из его спины торчит, трепеща серым оперением, ордынская стрела. Поняв, что их товарищи на дороге убиты, степняки принялись осыпать ополченцев стрелами прямо сквозь густые ветви перегородившей дорогу сосны. Подхватив отца Серафима на руки, мужики ринулись в спасительную чащу.

Ополченцы понесли потери: конвоировавшие пленных ордынцы успели зарубить троих, прежде чем сами пали под ударами березовых дубин. У остальных мужиков имелись легкие сабельные ранения на руках и плечах. Но они все же выиграли этот свой первый бой, спасли односельчан из басурманской неволи, которая была не лучше смерти.