– А на нелюдях я, можно сказать, съел хомячка? – парировал Маркс.

Сэм рассказал ему о визите к Сэди, и Маркс лишь подтвердил его опасения.

– Похоже, у твоей приятельницы депрессия.

– И что в таких случаях делают?

Маркс нажал на паузу и с любопытством и некоторым недоумением уставился на Сэма. Порой младенческая наивность Сэма его обескураживала: разве можно в двадцать один год задавать такие нелепые вопросы?

– Ну, звонят родителям или сообщают кураторам института.

– Не думаю, что все зашло столь далеко, – испугался Сэм. – Мне не хотелось бы вмешиваться в ее личную жизнь.

– Но ведь она твой закадычный друг, – обдумав услышанное, произнес Маркс.

– Когда-то она действительно была моим самым лучшим другом, но потом мы рассорились.

– Ну что я могу тебе посоветовать? Навещай ее каждый день. На твоем месте я поступил бы именно так.

– Мне кажется, она не хочет меня видеть, – немного помолчав, ответил Сэм. – А там, где мне не рады, у меня нет особого желания появляться.

– Да ты-то тут при чем? – удивился Маркс. – Речь вообще не о тебе, понимаешь? Просто заходи к ней ежедневно и справляйся о ее здоровье.

– А если она откажется со мной говорить?

– Неважно, главное, будь рядом. Если получится, заглядывай к ней не с пустыми руками. Приноси печенье, книги, фильмы. Понимаешь, друг – он чем-то вроде тамагочи. Грубо выражаясь…

В тот год все сходили с ума по электронным игрушкам-брелкам с виртуальными питомцами, и Маркс недавно по случайности ухайдакал одного такого тамагочи, подаренного ему на день рождения любимой девушкой. За что девушка заклеймила его порочной и бездушной скотиной.

– Попробуй засунуть ее в душ, – развивал мысль Маркс, – разговорить, вытащить на прогулку. Распахни окна, если сможешь. Ну а если она продолжит кукситься, убеди ее сходить к психологу. Если же и психолог не вправит ей мозги, тогда однозначно – звони родителям.

Представив, что ему предстоит, Сэм пришел в ужас, однако на следующий день, после лекций, покорно поплелся к дому Сэди, поднялся к ее квартире и постучал в дверь. Нога его ныла немилосердно.

– Сэди! – завопила соседка. – Снова этот пацан!

– Скажи, меня нет дома! – завопила в ответ Сэди.

Соседка, не меньше Сэма встревоженная поведением Сэди, распахнула дверь, и Сэм заковылял к знакомой спальне. Со вчерашнего дня Сэди ничуть не изменилась, только переменила толстовку.

– Сэм, будь паинькой, ступай домой, – застонала она. – Со мной все в порядке. Просто хочу отоспаться.

И она нырнула под одеяла.

Сэм присел за стол Сэди и вытащил учебник. Он записался на курс истории и готовился к семинару, посвященному переселению в Америку жителей Восточной Азии.

Спустя пару часов он узнал, как происходила миграция китайцев в девятнадцатом и двадцатом столетиях, и выяснил, что китайских иммигрантов подвергали расовой дискриминации, допуская только до определенного вида работ – стряпания еды и уборки, отчего Америку наводнили китайские рестораны и китайские прачечные. Захлопнув книгу, он задумался о бабушке с дедушкой и родном Коритауне. Вспомнил, как Бон Чха и Дон Хён, ликуя из-за его поступления в Гарвард, скупили все гарвардские цацки, заклеили бамперы ветхозаветных автомобильчиков горделивыми стикерами и, предвосхищая его выпускной, растянули в пиццерии огромный, вручную сшитый Бон Чха баннер «ПОЗДРАВЛЯЕМ НАШЕГО ВНУКА САМСОНА С ОКОНЧАНИЕМ ГАРВАРДА! 1997 ГОД». Дон Хён до дыр заносил футболку с эмблемой университета, и, если бы Маркс не озаботился прислать ему новую, она наверняка истлела бы прямо на его груди. Сэм почувствовал укол совести: ему стало стыдно, что он не звонил родным и до сих пор никак не проявил себя – ни на математическом факультете, ни на каком-либо ином поприще.