Вскочив с дивана, я выбежал в коридор. Но и в коридоре Игоря не было. Я забежал на кухню, в ванную, в кладовку, но нигде не находил его. Чувство жуткого страха усилилось во мне. Я заметался в разные стороны. Мне почудилось, что стоны, хрипы несутся отовсюду. Они буквально оглушали, они сверлили мой мозг. Это не могло продолжаться бесконечно. Наконец, обессиленный, я вернулся в комнату и…обалдел. В дальнем углу комнаты, на старенькой табуретке сидел мой злополучный товарищ. Он, крепко обхватив скрюченными (почти как у того великана) лапами-руками свою опущенную голову, довольно громко стонал.

Потрясённый, я остановился в нерешительности. Игорь не замечал меня. Он явно находился в состоянии нервного шока. В этот необычный момент чувство вины и искреннего покаяния захлестнуло меня. Тихо-тихо, почти на цыпочках я приблизился к своему другу и легонько коснулся его плеча. Он вздрогнул, поднял голову, и в полумраке я рассмотрел его бледный, измученный взгляд. А затем я почти шёпотом спросил:

«Если тебе очень трудно, то не рассказывай сейчас, после, как-нибудь, когда немного успокоишься. Сейчас тебе очень тяжело, я понимаю. Ты вчера рано утром ТУДА отправился. А вернулся только сегодня? А дома ты был? А мама твоя знает? Ты будешь дальше рассказывать или…домой пойдёшь?»

Заплаканные глаза Игоря смотрели на меня даже не с грустью, а с какой-то умоляющей покорностью. Видимо, он просто не в силах был говорить. Я помог ему подняться и пересесть на диван. Расслабившись, он полушёпотом пробормотал.

«Жека, знаешь, ты меня извини, но вчера утром, отправляясь в своё необычное «путешествие» я сказал матери, что, скорее всего, домой сегодня не приду, а заночую у тебя, что мы вместе к семинару по истории КПСС готовиться будем. Это я сказал, как ты сам понимаешь, чтобы она не волновалась, хотя, что и как всё произойдёт на самом деле, я даже представить не мог».

Здесь я прекрасно понял своего друга. Он ведь действительно ни малейшего понятия не имел, сколько продлится и чем закончится его «путешествие». Хотя…если бы что-нибудь с Игорем случилось, все шишки посыпались бы на меня. Но разве дело только в этом? Главное заключается именно в том, ЧТО Игорь там испытал и увидел, и как это отразится на его дальнейшей судьбе (да и на моей тоже). Но в данный момент я прекрасно понимал, что Игорь мне ничего не расскажет, сколько бы я его не пытал, пока душа его для этого не созреет.

Мой мозг лихорадочно просчитывал все возможные и невозможные варианты дальнейших событий. Быстро надвигающиеся сумерки обострили ощущения. Мы довольно долго молчали, и это молчание, казавшееся бесконечным, воздвигло между нами какой-то странный барьер. Мы словно, как и тогда в степи, после первого появления девушки, стали стесняться друг друга. Наконец, я предложил Игорю прилечь, но он отказался.

«Жека, я тебе лучше дальше расскажу».

Сколько неподдельной жалости, сколько подлинной муки выразил его голос. Его жесты были вялые, расслабленные. Он явно покорился своей страдальческой участи. Синие круги под его глазами увеличились, на лбу появились новые довольно глубокие морщины, щёки ввалились, и весь он казался каким-то пришибленным и увядшим. Но всё равно, что-то в нём появилось такое (раньше, точно, этого не было), говорившее о его непоколебимой воле, о какой-то житейской мудрости, о стремлении к чему-то светлому, о стремлении разгадать какую-то нежную добрую удивительную тайну, к которой он уже прикоснулся своим чутким сердцем. Он словно стал старше и мудрее лет на двадцать.

В одно мгновение на его побледневших, искусанных губах я смог разглядеть некое подобие вымученной улыбки. Это была малюсенькая радость страдальца, радость прикосновения к мучительной тайне, о которой обычный человек вряд ли догадывается.