Второй противно засмеялся, и шагнул ко мне.

- Не придется. У меня на этих чурок уже иммунитет выработался. Это они с виду такие скромные, а когда их раком ставишь, то каждая вторая шлюхой оказывается. Завывают на своем, наверное, Аллаха своего благодарят за настоящий русский член.

Я сжалась, отступая назад и холодея от ужаса, но подонок грубо сжал руку, не давая отстраниться.

- Отпусти, - я вскинула голову, оглядываясь по сторонам и вскрикнув, когда другой придвинулся так близко сзади, что я чувствовала спиной его грудь. Дернулась назад, свободной ладонью схватив первого за запястье удерживавшей меня руки. - Отпусти, я сказала.

- Или что? Пойдешь с нами. А будешь рыпаться, тварь, - первый склонился к моему лицу и оскалился, обдавая несвежим дыханием, - прямо тут тебя во все дыры отымеем.

Он резко дернул меня к себе и потащил куда-то в сторону. Я закричала, упираясь каблуками в асфальт и впиваясь ногтями ему в запястье. Бритоголовый резко зашипел и, повернувшись ко мне, ударил по лицу.

- Череп, давай быстрее, - стоявший сзади закрыл ладонью мне рот, перехватив огромной лапой за талию и не давая вырваться, – пока эта тварь тут цирк не устроила.

Я пыталась ударить их ногами, дергала локтями, чувствуя, как от ужаса сжимается сердце и накатывает приступ дикой паники. Лихорадочные мысли, от которых зашумело в висках, вспотели ладони и покатились слезы по щекам. Почему я не поехала с Аней? Почему задержалась дотемна?

Так просто не могло быть. Только не со мной. И не на центральной улице, где всё еще были прохожие. Но им наплевать на окружающих, они не смотрят по сторонам, а если и увидят, как трое здоровых парней тащат девушку, то всё равно не подойдет никто. Каждому из них своя шкура дороже. Вот так выглядит трусость. И для большинства лучше быть пусть и трусом, но живым.

Я не знаю, сколько времени это длилось, но закончилось всё неожиданно. Просто в один момент какой-то парень отшвырнул от меня того Черепа и одним ударом в голову отправил того в нокаут. А потом, когда он ударил второго по ноге, раздался характерный хруст кости, громкий крик, и ублюдок уже лежал на земле, схватившись за лодыжку и корчась от боли.

- Отвалили. Сейчас!

Парень держал пистолет у виска третьего подонка, примирительно поднявшего руки вверх. Тот кивнул, медленно отступая назад, а затем бросился бежать. А у меня от облегчения колени подкосились, и я прислонилась к дереву, чувствуя, как перехватило в горле и не отпускает, будто кто-то шею стиснул. И тут же чувство стыда появилось, будто в чан с грязной водой окунули, и грязь эта в легкие уже забивается, под ногти, в кожу впитывается. Никогда еще не чувствовала себя настолько униженной. Даже в детстве, когда с соседскими детьми ругались. С детьми, которые крали и отнимали мои игрушки и обувь, несмотря на то, что я отдала бы их добровольно, если бы они попросили. Но дети более жестоки, чем взрослые. Они предпочитали унизить нерусскую богатую девчонку, довести до слез оскорблениями и болезненными тычками, показывая ее место. Зависть не имеет ни возраста, ни пола, ни национальности. Самое низкое чувство, на которое только способен человек. Потому что обнажает его низменные качества.

Глубоко вдыхаю, пытаясь прийти в себя, глядя, как поворачивается ко мне неожиданный спаситель, на ствол, который сжимает сильными пальцами, на то, как прячет его за пояс. Протянул руку и поправил выбившуюся прядь волос мне за ухо.

- Чего одна по городу ходишь? Так и не научилась ничему за столько лет, мышка? Узнала меня?

Щёлкнул меня по носу, а я глаза прикрыла, не веря, что всё закончилось.