Когда Вероника была ребенком, в спальню родителей заходить без разрешения ей было нельзя.

В возрасте от семи до восьми ей снились кошмары. Впервые это случилось в конце зимы, когда после резкого потепления вернулись заморозки. Она открыла глаза и долго всматривалась в темноту. Высунула кончик ступни из-под одеяла, подождала. Потом встала, включила светильник-звездочку и вышла в коридор.

Из спальни родителей доносился шум. Все еще дрожа от ночных видений, она открыла дверь. Папа сидел верхом на маме. Лицо красное, как после бани. Мама хрипела – может, ей тоже снился кошмар?

Девочка испугалась еще сильнее, закрыла дверь и побежала в свою постель. Она считала овечек, когда вошел папа, в халате и тапочках. Его лицо теперь было розовым.

– Вероничка, что стряслось?

– Страшный сон приснился. Пап, полежишь со мной?

Она подвинулась на кровати, и папа лег рядом. Волосы у него были влажные.

– Конечно, клубничка моя. Ты ведь заглядывала в нашу спальню? У мамы разболелась спина, а я делал ей массаж.

– А почему голый?

– Я ведь врач, – ответил папа и поцеловал дочь в лоб.

Почему-то это показалось убедительным.

Вероника приподнялась и прошептала папе на ухо:

– Принесешь мне сок с булочкой? Когда я ем булочки, страшные сны не снятся.

– Принесу, только маме не говори.

На следующий день к ним домой пришел папин знакомый и поставил в спальне родителей замок, который они закрывали на ключ перед сном.

Открыв сейчас этот замок, Вероника вышла попрощаться с гостями. Кирилл сидел на диване рядом с Игорем – тот держал в руках семейный фотоальбом.

Она присела между ними и посмотрела в альбом. Счастливое семейство Лавровых. Вот испуганная Наталья и усатый Игорь в загсе, вот уже безусый Игорь держит на руках маленькую Вероничку, а вот и первая семейная поездка – в Париж: Эйфелева башня на ладошке у мамы, длинноногая девочка на плечах у папы. Хватило посмотреть пару фотографий, чтобы почувствовать себя диабетиком, который переел сладкого.

В машине Вероника вытащила из ушей подаренные мужем гвоздики и вставила на их место сережки, которые покупала для мамы. Золото желтое, золото белое, мелкие бриллианты.

Светофор на перекрестке мигал красным. В соседней машине, низкой и черной, бородатый парень откусил мороженое в стаканчике и улыбнулся Веронике, губы у него были покрыты вафельной крошкой.

Если сделать музыку громче, не будет слышно навязчивых мыслей: почему мама ее не понимает, почему никогда не понимала?

Она свернула в сторону автомобильной заправки: нужно в туалет, нужно поплакать в туалете. Кирилл развалился на переднем сиденье и постукивал пальцами по коленям. Играла Земфира. Ну почему, лай-ла-лай?

Некоторые чувства имеют четкие границы, временные и телесные, но обида на мать казалась Веронике чем-то безвременным. Как будто она родилась вместе с этим чувством.

Хотелось свернуться клубочком и скулить. На заднем сиденье стоял пакет, полный банок с малиновым вареньем и солеными груздями, которые Наталья выдала Кириллу, зная, что дочь не возьмет.

Выходя из машины на заправке, Вероника взяла пакет и поставила рядом с мусорным контейнером. Высморкалась в туалете, купила мороженое в стаканчике на кассе. Забытая во рту жвачка прилипала к зубам. Она села в машину и посмотрела на мужа: в руке у него была одна из ее детских фотографий.

– Украл – так получается, – сказал он. – Вытащил из альбома, когда все пошли подышать на балкон.

– И что будешь с ней делать? – спросила Вероника, улыбаясь.

Кирилл сложил черно-белую фотографию вдвое и убрал в карман.

– Пока не решил. Никогда не думал, что вот так влюблюсь, даже страшно. Ты ведь знаешь, что я тебя люблю?