– Как природный правитель, ваш и его, – тут он указал на всё ещё лежащего у своих ног мальчика, близкого к обмороку – я могу и должен вершить суд над всеми, кто нарушил Закон. А он, как известно, гласит: смерть карается смертью! Но я не только ваш нойон, но и родственник этому убийце. Не могу, оставшись по смерти племянника моего, Есугэя, сему неразумному за отца, не дать ему возможности покаяться. Пусть преклонит колени предо мной, своим повелителем, а тем самым и вами!

К этому времени Тэмуджин уже поднялся и стоял, вытирая измызганным рукавом хлынувшие из зелёных глаз его слёзы. Но, по прежнему видя упрямство в лице его, все понимали, что поклона от него не дождаться. И тогда Таргутай обвёл грозным взглядом притихшую толпу и продолжил, немного выждав:

– Пусть мой родич ждёт своей участи, оставаясь в пределах кочевья моего, но живёт и кормится за счёт тех, к кому определит его на ночлег Хабич. А там, выждав время, я и решу судьбу этого сопляка, опозорившего свой род!

И мучения Тэмуджина продолжились. Вскоре он понял, что всё пережитое прежде меркнет перед тем, что уготовила ему судьба впредь. На него сразу же надели кангу – колодку, схватывающую шею и настолько широкую, что приходилось постоянно поддерживать её руками, сжатыми ею же у самых запястий. Теперь он не мог поесть и попить без помощи, и даже согнать муху, севшую на лицо. В первую же ночь Хабич определил его к Сорган-Ширу – унаган-боголу из рода сулдус, зависимого от тайджиутов. Сам он вместе с семьёй находился в услужении у Таргутая – взбивал кобылье молоко, изготавливая кумыс. Семья жила небогато, но всё же в некотором достатке. По крайней мере, молоко всегда было под рукой, спать голодным никто не ложился. Сыновья Сорган-Шира – Чимбай и Чилуан, возрастом чуть постарше своего незваного гостя, весь вечер не отходили от Тэмуджина. Их младшая сестра Хадаан тоже крутилась рядом, не сводя глаз с определённого к ним на ночь пленника. Давно уже он не встречал в людях столько участия, сколько проявили эти дети. Накормив с ложки, Хадаан вытерла остатки пищи и братья тут же повели его спать, споря, на чьей кровати ему лечь. Каждый стремился предоставить ему свою, и вмешаться в спор пришлось отцу.

– С каких пор ты перестал слушать старшего брата, Чилуан! – упрекнул он младшего – Раз уж Чимбай решил уложить гостя на своей кровати, то так тому и быть!

В стороне молча хлопотала жена Сорган-Шира. Надо успеть помыть посуду, выстирать бельё и вместе с мужем закончить с приготовлением кумыса. А завтра, с рассветом, опять то же: ранний подъём, приготовление завтрака, и снова день, полный забот…

Хабич явился ранним утром. Взглянул на умытого, отдохнувшего Тэмуджина, и криво ухмыльнулся. Затем огляделся вокруг недовольно и остановил взгляд на полных бурдюках.

– Почему мало кумыса приготовил! – набросился он на Сорган-Шира – Совсем обленился, в юрте отсиживаясь!

– Так ведь сколько приказано, столько и изготовили… – пытался оправдываться тот, но его никто и не собирался выслушивать.

– Завтра же принесёшь в два раза больше! – перебил его Хабич, грозно выпучив глаза – А не управишься, отберём овец и козу, что успел ты нажить, отлынивая от работы!

Сорган-Шира поник головой, не пытаясь больше оправдываться. И он, и вся родня его, и стоявший рядом Тэмуджин прекрасно понимали истинную причину гнева нойонского прислужника. А Хабич, выговорившись, подтолкнул пленника к выходу, бросив сквозь зубы:

– Пора и тебе взяться за работу, щенок!

Он буквально выволок мальчика за порог юрты, и оставил у своего коня. Затем зацепил колодку арканом, вскочил в седло и взмахнул камчой. Большую часть пути Тэмуджину пришлось бежать. Скованные колодкой руки стесняли движение, а выступающие доски ограничивали обзор. Он много раз спотыкался и падал, и тогда конь протаскивал его по земле до тех пор, пока не удавалось вскочить на ноги. В редкие минуты, когда Хабич переводил коня с рыси на шаг, Тэмуджин едва успевал перевести дыхание. Можно было подумать, что его мучителя мало интересовало то, что творится за его спиной. Он изредка оглядывался, но сбавлять взятый темп не спешил. Казалось, что его всего лишь забавляли страдания юной жертвы, но обострившимся в последние недели чутьём Тэмуджин понимал, чего тот ждёт. Ждёт, когда он, разрыдавшись, станет униженно молить о пощаде, когда, сломленный, готов будет на все условия, какие только выдвинет перед ним… даже не Таргутай, а именно он, всего лишь слуга своего господина, Хабич!